Борис Эйфман -- художник высокого полета. На события мировой истории он смотрит словно из окошка аэробуса -- детали и подробности при таком взгляде неразличимы. Зато видны мировые штормы, могучие разломы, мощные движения масс. В последние десять лет герои у него -- не просто герои, а обобщенные символы. Сладострастие там, Нежность, Невинность или -- сразу уж Искусство. Потому часто бывают без имен (в "Русском Гамлете", что труппа покажет сегодня -- Императрица, Наследник, Фаворит; вы уж сами прилаживайте маски к персонажам российской истории; в "Красной Жизели", что будет завтра, -- Балерина и Чекист; если вы в курсе, что имеется в виду история Ольги Спесивцевой, -- то и хорошо, нет -- и так сойдет). Понятно, что при любви к большим масштабам тема эмиграции -- притягательная тема; еще бы, столько народу куда-то движется. Но раньше (см. "Красная Жизель") тема звучала у Эйфмана в трагическом ключе. Теперь -- в новеньком спектакле "Кто есть кто", которым открылась юбилейная программа десятой "Золотой маски", -- должна была прозвучать весело.

В основе сюжета -- "Некоторые любят погорячее". Американские музыканты превратились в эмигрантов-танцовщиков Мариинского театра, а певичка -- в звездочку местного степ-шоу. Ну, почему бы и нет, двадцать с лишним лет назад Эйфман выпустил лучшую из советских балетных комедий (то были "Интриги любви" по "Женитьбе Фигаро" -- вещичка была плетеная, кружевная, легкая и лукавая), с чувством юмора тогда у него все было в порядке. Но двадцать лет сочинения тяжко-пафосных спектаклей не прошли даром: выяснилось, что Эйфман уже не умеет шутить.

Комедия? Комедия. Но в первой сцене от задника к авансцене влекутся одетые в серые одежды эмигранты. С тюками, чемоданами, узлами и даже мешком с картошкой. В воздухе -- серый театральный дым и серая же безнадега. Человеки, прибывшие парами, расстаются на глазах почтенной публики -- кто-то в левую кулису, кто-то в правую -- связи разрываются, рушатся судьбы. После столь торжественного прибытия народ неожиданно пускается в пляс -- видимо, для разрядки. Занятно при этом, что танцы -- еврейские; ну, с эйфмановской высоты спутать первую и третью волны эмиграции -- пустячное дело.

Два "танцовщика Мариинского театра" Алекс и Макс (Алексей Турко и Игорь Седько), помыкавшись в поисках работы (длинная скамейка, с нее поочередно встают и выходят к публике различные артисты, в том числе трансвеститский белый Лебедь; герои, довольно прилично отпрыгав по вариации, тем не менее очевидного успеха не имеют -- пятятся обратно к скамейке, недоуменно глядя в зал), становятся случайными свидетелями убийства и вынуждены бежать, переодевшись в какие-то безумные зеленые и фиолетовые женские тряпки.

А пафос давит, а привычка страдать за человека тяготит. В ней нет ничего плохого, в этой привычке, но только не тогда, когда ты делаешь фарс. Оплеухи должны вызывать смех, а не сочувствие; потасовка -- дружный гогот, а не возмущение. Эйфман же, ставя сцену избиения какого-то мелкого воришки подонком более крупным, детально прописывает как в уголовном деле: сначала нанес удар ногой в живот, потом еще раз носком сапога, потом наступил ногой на руку (и вот тут уже какой смех, тут от непрошеного сочувствия тошнить начинает). А когда рэкетир расстреливает из воображаемого автомата зал (наш зал, игра развернута на реальную публику), то и вовсе уже как-то не смешно.

Все слишком тяжко, все слишком сложно. Герои отчаянно переживают необходимость носить юбки (еще до всяких влюбленностей), мучаются, обхватив голову руками, трагически впиваются пятерней себе в лицо. Потом на что-то решаются -- и уходят в юбках, вызывающе виляя бедрами. Право, сразу кажется, что они решились на что-то большее, чем маскарад.

Пафос будто крадет легкость, необходимую в кабаретных сценах: вместо веселых девиц в шоу появляются какие-то жертвы капитализма, как их изображали в советских фильмах 70-х, -- слишком вульгарные, слишком корявые, слишком дешевые и при этом стесняющиеся своей вульгарности, как советские актрисы, игравшие этих жертв. А Линн, главная героиня (Вера Арбузова), недаром носит рыжий, а не блондинистый парик: она в родстве с агрессивными девицами "Чикаго", а не с шикарной дурочкой из фильма-оригинала.

Борис Эйфман любит бродвейские мюзиклы, он цитирует в спектакле и "Скрипача на крыше" (еврейская свадьба под балдахином, невеста при этом -- один из мужиков), и "Кордебалет" (в массовых сценах). А еще он пишет в программке о своих героях-эмигрантах: "Кто-то отстанет, погибнет или вернется. А кто-то, вдохновленный идеей слияния классических традиций с вечным поиском нового, пройдет по незримому мосту, соединившему две культуры, создавая искусство, принадлежащее миру будущего". В спектакле это выражается так: один из молодых людей, намучавшись в женском платье, уйдет со сцены и утащит чемодан, второй начнет ставить свое шоу для разноцветных девиц, впервые примеривших пуанты. В том, что в этом последнем мы должны опознать Джорджа Баланчина, -- и есть самая смешная хохма спектакля.