В рамках цикла «Портреты», организованного фестивальным фондом молодых исполнителей «Возвращение», в пятницу, 6 февраля, в камерном зале Дома музыки на Красных холмах два музыканта сыграли концерт. Виолончелист Борис Андрианов и гитарист Дмитрий Илларионов записали в 2002 году диск, который вошел в предварительную номинацию премии Grammy 2003 года. Так что настроение концерта, программа которого составлена на основе того самого диска, предполагало быть триумфальным. По понятным причинам -- оказалось траурным...

По тем же понятным причинам (Красные холмы находятся вблизи «Павелецкой», метро к семи часам вечера еще не пустили) концерт задержали на сорок минут. Потом диктор объявил о посвящении программы жертвам теракта. Лампы погасили. Свет сцене давали лишь тусклые фонарики на нотных пюпитрах. Музыканты беззвучно вошли, беззвучно сели -- непривычно далеко друг от друга. В сумраке можно было различить лишь руки на струнах, мерцающие грифы инструментов и -- контржуром -- нотные листы. Сходство с атмосферой «сияющей тьмы» художников барокко (Караваджо) усиливалось тем, что у Илларионова в руках была самая настоящая лютня, а открылся концерт Пятой виолончельной сюитой И.-С. Баха. Мы стали свидетелями странного диалога. Виолончель играет первую часть. Потом ее повторяет лютня. В следующих частях они чередуются. Иногда играют дуэтом. Исполнители не видят, только слышат друг друга. Только звуки -- словно бы испытываются инструменты, тембр, разность возможностей разно устроенных струнных и разность акустического резонанса. Ах, да -- тем же был занят Бах, перелагая эту свою виолончельную сонату для лютни. Нам предлагают быть внимательными не только к объекту -- музыке, но и к ее субъектам -- инструментам: ведь они подобны живым существам со своей физиологией, характером, манерой поведения.

Баха сменил Шуберт. Мизансцена иная, классическая. Свет включили, пюпитры подвинули близко друг к другу. Музыканты сели рядом. Исполняется известнейшая вещь -- соната «Арпеджионе». Обычно ее играют виолончель и фортепиано. В немецкой редакции для виолончели и гитары она звучит более аутентично. Ведь Шуберт написал пьесу именно для забытого ныне инструмента арпеджионе -- дитя гитары и viola da gamba. Иногда казалось, что музыканты слишком поглощены плетением звукового узора и качеством фактуры. Дискретной россыпи гитарного аккомпанемента заботливо противопоставлялась длительная непрерывность мелодического голосоведения с незаметной сменой смычка у виолончели. Сглаженность контрастов и сокращенность пауз превращали музыку в звуковое марево. Избыточным эффектом оказывалась сладостная истома, а проще -- некоторое темповое однообразие.

Во втором отделении музыканты показали класс игры, простому разумению все-таки непостижимый. Создалось впечатление, что «Арпеджионе» первой части было для них каким-то давно выученным, а потому вымученным уроком. Они его сдали когда-то на «пятерку» (соната Шуберта входит во многие конкурсные репертуары) и благополучно забыли, а возвратившись к тем же нотам по прошествии лет, так и не могут освободиться от скованности перестаравшихся отличников. Во втором отделении, где прозвучала музыка Мануэля де Фальи, «Венецианский карнавал» Ф. Тарреги в сольном исполнении Илларионова, сюита Раффаэле Беллафронте, насыщенность и богатство звуковой палитры, разнообразие и тонкая дифференцированность ритмического рисунка поражали от пьесы к пьесе. Счастливое для обоих музыкантов соревнование в мастерстве звукописи, азартное и одновременно рафинированное, достигало степени ошеломляющей.

Апофеозом стало исполнение двух танго Астора Пьяццоллы. В заключительной пьесе «Смерть Ангела» было продемонстрировано искусство звуковой мимикрии: гитара словно перенимала напевность и плавность мелодической фразировки у виолончельного смычка. Тогда как Андрианов весь репертуар приемов извлечения звука, наблюдаемый у гитариста, тут же воспроизводил пиццикато на виолончельных струнах.

Вернемся к началу. Музыканты посвятили свой концерт памяти жертв «черной пятницы». В этом благороднейшем, безупречном с нравственных позиций жесте скрыт психологически каверзный момент. Исполняемому и исполнителям задается совершенно особая мера -- чуть отклонись в какую-либо сторону, и человек ощущает себя оскорбленным в лучших чувствах. Слишком чувствительно -- грубо, отдает спекуляцией, слишком непосредственно и темпераментно -- тоже грубо. Иначе говоря, в дело вмешивается такая тонкая материя, как тактичность, чуткость. Тут уже мало мастерства, таланта, проникновенности. Требуется ум. Ко многим красотам исполнительского стиля Илларионова и Андрианова просто невозможно не прибавить и то, что они с честью выдержали и это, внезапно настигнувшее их испытание.