Окуджава издан в "Библиотеке поэта". Как бы ни помнились советские конъюнктурные извивы прославленной серии, ныне выпускаемой Гуманитарным агентством "Академический проект" с подновленным брэндом, всем ясно: том в БП -- свидетельство о классичности, о включении поэта в канон. (Однозначное правило "издавать только ушедших" в самые гнусные годы оберегало серию от набегов советских гимно- и баснописцев.) Окуджава опередил всех своих современников. Даже Бродского. С Бродским, в общем, понятно: нобелевский лауреат написал так много и издается так подробно, что появление еще одного, пусть престижнейшего, но неполного тома немного прибавит к его статусу. Одоление иных "конкурентов" допускает вопросы. Почему Окуджава, а не Галич, Тарковский, Самойлов?

Потому что потому. Сакрализация Окуджавы началась давным-давно -- уже в середине 60-х он виделся "нашим общим другом", ангелом-утешителем, земным воплощением несбыточной мечты. Если есть у нас Окуджава, значит, мы сами не так уж плохи. Это ведь у нас "одна на всех луна,/ весна одна на всех". Это ведь "мы на крыльях носим/ то, что носят на руках". Это ведь "мы с тобой, брат, из пехоты". И так далее. А люди в зале плачут-плачут/ не потому, что славен я,/ и не меня они жалеют,/ а им себя, наверно, жаль. Или, проникаясь настроением зала, выговаривая то, что хочет, да не умеет сказать публика своему певцу: Ах, ничего, что всегда, как известно,/ наша судьба -- то гульба, то пальба.../ Не оставляйте стараний, маэстро,/ не убирайте ладоней со лба.

Сальери у Пушкина негодует: "Что пользы в нем? Как некий херувим,/ Он несколько занес нам песен райских,/ Чтоб, возмутив бескрылое желанье/ В нас, чадах праха, после улететь!" "Чада праха" научились находить "пользу" в "бескрылых желаньях", что пробуждал в их душах временно исполняющий обязанности Моцарта. Достаточно поставить пленку (пластинку, компакт-диск), и... Я вновь повстречался с Надеждой -- приятная встреча./ Она проживает все там же -- то я был далече.

Окуджава издан в "Библиотеке поэта". Как бы ни помнились советские конъюнктурные извивы прославленной серии, ныне выпускаемой Гуманитарным агентством "Академический проект" с подновленным брэндом, всем ясно: том в БП -- свидетельство о классичности, о включении поэта в канон. (Однозначное правило "издавать только ушедших" в самые гнусные годы оберегало серию от набегов советских гимно- и баснописцев.) Окуджава опередил всех своих современников. Даже Бродского. С Бродским, в общем, понятно: нобелевский лауреат написал так много и издается так подробно, что появление еще одного, пусть престижнейшего, но неполного тома немного прибавит к его статусу. Одоление иных "конкурентов" допускает вопросы. Почему Окуджава, а не Галич, Тарковский, Самойлов?

Потому что потому. Сакрализация Окуджавы началась давным-давно -- уже в середине 60-х он виделся "нашим общим другом", ангелом-утешителем, земным воплощением несбыточной мечты. Если есть у нас Окуджава, значит, мы сами не так уж плохи. Это ведь у нас "одна на всех луна,/ весна одна на всех". Это ведь "мы на крыльях носим/ то, что носят на руках". Это ведь "мы с тобой, брат, из пехоты". И так далее. А люди в зале плачут-плачут/ не потому, что славен я,/ и не меня они жалеют,/ а им себя, наверно, жаль. Или, проникаясь настроением зала, выговаривая то, что хочет, да не умеет сказать публика своему певцу: Ах, ничего, что всегда, как известно,/ наша судьба -- то гульба, то пальба.../ Не оставляйте стараний, маэстро,/ не убирайте ладоней со лба.

Сальери у Пушкина негодует: "Что пользы в нем? Как некий херувим,/ Он несколько занес нам песен райских,/ Чтоб, возмутив бескрылое желанье/ В нас, чадах праха, после улететь!" "Чада праха" научились находить "пользу" в "бескрылых желаньях", что пробуждал в их душах временно исполняющий обязанности Моцарта. Достаточно поставить пленку (пластинку, компакт-диск), и... Я вновь повстречался с Надеждой -- приятная встреча./ Она проживает все там же -- то я был далече.