Двенадцатисерийная программа «Есть упоение в бою...» (канал «Культура») обещает стать по-настоящему ярким событием. Порукой тому не только первая серия («Поединок с судьбой»; была показана 3 февраля), где четко вводится концепция и наглядно демонстрируется поэтика цикла, но и имя автора-ведущего. Яков Гордин знает толк в дуэлях, но -- и это важно! -- не только в них. Он не коллекционер эффектных сюжетов о роковых поединках, а ученый, много лет целеустремленно осмысливающий ход русской истории XVIII--XX веков. Популярная книга Гордина «Дуэли и дуэлянты» (1996), похоже, ставшая основой нового телепроекта, в свою очередь выросла из двух других (резко оригинальных, захватывающе интересных и спорных) художественных исследований -- «События и люди 14 декабря» (1986) и «Право на поединок» (1987), где последняя пушкинская дуэль предстает отражением и продолжением разбитого «мятежа реформаторов».

Ключевая тема Гордина -- дворянская честь, сложные отношения личности, осознающей и отстаивающей свои права, и государства, возглавляемого самодержцем. Гордин осознает объективный трагизм этой коллизии, не раз напоминая в своих книгах о том, что именно революция Петра, швырнувшая Россию на путь ускоренной вестернизации, разом высвобождала личность и чудовищно ее подавляла, предполагая в дворянине лишь слугу могучего государства, в принципе всегда заменимый элемент единой грандиозной махины. Этот болезненный сюжет организует его книги о судьбе историка Татищева (1980) и «затейке верховников» -- трагически неудачном опыте ограничения самодержавства («Меж рабством и свободой», 1994); важен он для Гордина и при обращении к событиям второй половины XIX века (см. его новейший роман «Крестный путь победителей», где сопрягаются исторические судьбы пореформенной России и раздираемой гражданскими войнами Мексики). Не знаю, насколько внятен этот широкий историко-идеологический контекст неподготовленному телезрителю, но его скрытое дыхание в фильме явно чувствуется. Хотя Гордин рассказывает, а молодые питерские артисты Игорь Ботвин и Алексей Морозов элегантно и с удовольствием разыгрывают вроде бы просто увлекательные истории из эпохи красивых костюмов.

Красивых костюмов, кстати, нет -- хотя эспадроны, шпаги и пистолеты, разумеется, на экране возникают. Артисты знакомят нас с дуэльными правилами и обычаями, фехтуют, отсчитывают шаги меж барьерами, целятся друг в друга. Падают замертво или только обозначают падения. Фон то нейтральный (летний пейзаж), то чуть историзированный (интерьеры), то откровенно анахронистичный (один из поединков проходит в присутствие артиллерийского чудища ХХ века). Такой уход от лобового историзма (конечно, временами возникают старинные портреты и гравюры, впрочем, как и классические иллюстрации «дуэльных» текстов) не уводит от неповторимости минувших времен, но подчеркивает: история это не смена антуража, но смена норм мышления и поведения. Интересует создателей фильма не дуэль как действо, а дуэль как психологическое состояние и сгусток идеологических смыслов. Этот смысловой сгусток может быть разным -- зловещим, влекущим, пугающим... Для авторов фильма он прежде всего поэтичен.

Дуэль -- это честь и независимость. Это один из немногих способов отстоять свое личное достоинство. Вызов обращен не только к оскорбителю, но и к социальному механизму. Хотя иностранцы, состоящие на русской службе, выходили на поединки еще в допетровские времена, соотечественники наши стали хвататься за шпаги лишь при Елизавете, в обычай дуэль вошла после указа Екатерины II о вольности дворянской, а ее расцвет пришелся на царствование Александра I. Чем свободнее становился российский дворянин (в первой половине XVIII века не застрахованный даже от побоев), тем жестче он отстаивал свои права, тем больше был озабочен символическим обозначением собственной независимости. При этом «символ» оказывался весьма материальным -- дуэли в России, как правило, проводились на более жестоких условиях, чем в Европе, нередко вызов обуславливался микроскопической причиной, знаковое снятие бесчестья (размен выстрелами) было в крепком подозрении, а фигуру бретера окутывало облако восхищенных легенд.

Патентованный дуэлянт был истинным «мужем судьбы». Сравниться с ним мог лишь игрок в фараон (банк, штосс), бросающий вызов самому року. Не случайно картежные и дуэльные сюжеты так тесно сцеплены в русской словесности первой половины XIX века, не случайно, что азартные игры, как и дуэли, находились под запретом, не случайно, что и сериал «Есть упоение в бою...» посвящен не только дуэлянтам, но и игрокам. Уже в первом фильме зазвучали строки лермонтовского «Маскарада» и был напомнен эпизод карточного поединка Долохова с Николаем Ростовым.

Меж тем Долохов не просто игрок, но шулер, а его страшной игре с Николаем Ростовым предшествует намеренное оскорбление Пьера, за которым должно было последовать убийство на поединке (или крайнее унижение) смешного простака, не знающего, как управляться с пистолетом. Бретер и игрок (лермонтовский Арбенин, толстовский Долохов, исторический Федор Толстой-Американец) не только бросает вызов обществу, но и ставит себя вне этических норм. Ревнитель чести парадоксальным образом утверждает свое право быть бесчестным. Нельзя не заметить, что русская литература не только поэтизирует дуэль, но и куда чаще ужасается ее зловещей механике, в силу которой презрение к общественной норме может обернуться крайней подчиненностью этой же самой норме (Онегин, убивающий Ленского буквально против своей воли). В «Двух гусарах» Турбин-старший не только преступен, но и обаятелен (особенно на фоне «вырожденца» Турбина-младшего) -- Долохов в «Войне и мире» дискредитируется так же последовательно, как и другой ненавистный Толстому «муж судьбы» -- Наполеон. Здесь можно вспомнить и о пародийной дуэли в «Отцах и детях», и о зловещем гротеске дуэли в «Бесах» (тем более что Достоевский не преминул указать на сходство Ставрогина и одного из самых прославленных русских дуэлянтов, декабриста Лунина), и о том счете, что предъявлен любому поединку в «Дуэли» Чехова...

Но это совсем другие истории. Гордин намерен рассказывать свои -- о «четверном» поединке за балерину Истомину, об отстаивании семейной чести Черновым, о подвигах Лунина, о дуэли Гумилева и Волошина из-за фантомной поэтессы, о рисковых игроках (в частности, о Крылове, каковой не всегда был «дедушкой»)... И конечно, о пути к своей последней дуэли того, кто написал Есть упоение в бою...

Концепция Гордина может уточняться и оспариваться в деталях, но от этого она не утратит энергии, серьезности, способности будить ответную мысль и тревожить сердце. Как не утратит своих достоинств и сериал канала «Культура», судя по зачину, сделанный умно, вдохновенно и увлекательно. И заставляющий пожалеть если не об исчезновении дуэлей (дело спорное, но в иных случаях о возможности вызова кто из нас не мечтал?), то об оскудении того чувства чести, что неотрывно от нашей любви к Пушкину и его эпохе.