На днях в Театральном центре на Страстном бульваре состоялось не вполне обычное празднество: Марк Розовский и Театр у Никитских ворот торжественно справляли юбилей спектакля «Бедная Лиза».

Первый спектакль, поставленный Розовским на профессиональной сцене (Малая сцена БДТ, 1973), до сих пор остается, быть может, лучшей его работой. Во всяком случае музыкально-драматическое сочинение на сюжет Николая Карамзина (сейчас в программке пишется просто «мюзикл», очень зря, по-моему) -- безусловный шедевр режиссера. Шедевр в исторически точном смысле слова: та образцовая, главная вещь (chef-d'oeuvre), которую должен изготовить и предъявить собратьям по цеху средневековый ремесленник. Если она удалась, человека объявляют мастером, и звание мастера он сохраняет до конца жизни, что бы с ним ни случилось -- кроме бесчестья, само собою. Бесчестными искусниками -- берущими лихву или изменяющими слову -- Средние века гнушались. О сегодняшнем творческом потенциале Марка Розовского, патриарха студийной вольницы (в 1958-м он возглавил «Наш дом», знаменитый студенческий театр МГУ), можно говорить и думать, что угодно. Важно -- действительно важно! -- что своей чести он не запятнал. Карамзин был ему хорошим наставником.

С «Бедной Лизой» Розовский не расставался никогда. После БДТ он ставил ее в Рижском театре русской драмы, создав Театр у Никитских ворот (1983; статус профессионального театра-студии получен в 1987-м; статус государственного -- в 1991-м), сделал очередной, как тогда не говорили, ремейк. Интересно бы узнать, сколько артистов уже перебывало в ролях Лизы и Эраста? Боюсь, что и сам режиссер сбился со счета.

Писать рецензию на юбилейный спектакль -- дело не очень приятное: волей-неволей пришлось бы преувеличивать достоинства и смаргивать просчеты. По счастью, спектакль, показанный на Страстном, разбора не требует. В нем ничего нельзя исправить, его нельзя посмотреть еще раз, можно лишь высказать несколько «соображений по поводу». Это был не только спектакль, но и чествование спектакля -- принципиально неповторимое, одноразовое. Розовский сделал простую вещь: он, смешав поколения, пригласил прежних исполнителей, ранее на сцене не встечавшихся. Лизу в этот вечер сыграла прелестная Катя Гусева, ушедшая из Театра у Никитских ворот в 2001-м (я отнюдь не фамильярничаю; просто в данном случае написать «Екатерина» так же невозможно, как назвать героиню Карамзина «Елизаветой»). Эраста же -- Владимир Юматов, лучший московский Эраст, один из тех актеров, с которыми Розовский в 1989-м блистал на Эдинбургском фестивале. Уже заслуженный, слегка оплывший Эраст-Юматов по первому впечатлению годился Лизе-Гусевой в отцы -- и совершенно не годился на роль карамзинского героя, молодого человека «с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным». Думаю, однако, Розовский знал, что делает: именно в этот вечер режиссерский сюжет спектакля, весьма отличающийся от исходного авторского сюжета, обнаружил себя со всей наглядностью.

Свою «Бедную Лизу» Розовский сочинял вместе с поэтом Юрием Ряшенцевым, который к 1973 году уже успел выпустить два сборника, но не успел стать автором шлягеров всесоюзного значения. «Пора-пора-порадуемся» и пр. случится с ним на пять лет позже; русскоязычная версия мюзикла «Метро» в те годы даже в страшном сне не могла бы привидеться Ряшенцеву -- честному популяризатору бардовской традиции (не столько Высоцкий и Галич, сколько Ким и, может быть, Визбор). Розовский и Ряшенцев были остроумны, находчивы и отлично понимали друг друга. Они блестяще выстроили сложную систему отношений между прозой Карамзина и песнями, которые делали с этой прозой что угодно: подтверждали или ставили под сомнение сентенцию, проверяли ситуацию на правдоподобие, комментировали, пересмеивали, но всегда при этом -- нежно любили. Чувствовали ее обаяние и, даже насмешничая, признавали ее старомодную правоту. «Не играй, пока ты ветка, моя дудочка,/ Не люби, пока ты девка, моя дурочка -- это же у Ряшенцева хорошо по-настоящему, так хорошо, как потом будет получаться все реже. Тем не менее ироническая струнка звенела бойко: сентименталистский Эраст с его «слабым сердцем», не умеющим сдержать искренне данных обетов, становился в спектакле персонажем совсем другого рода: лакомым до клубнички вертопрахом, симпатичным лишь в силу своей молодости. В представлении на Страстном персонаж Юматова симпатии не стоил совсем: он выглядел опытным и даже весьма потасканным соблазнителем. Кое-какие логические связи в театральной игре потерялись, но жалеть об этом было бы глупо. В этот вечер спектакль внутренне перестроился, шаловливая игра с сентиментализмом отступила на задний план; ее без всякой деликатности оттеснила серьезная, главная тема: безоглядность и обреченность любимой героини Карамзина.

Самым трогательным и самым важным в игре Кати Гусевой была эта радостная, слепая завороженность любовью: ее Лиза видела перед собой грузного дядьку с недвусмысленно похотливой улыбкой -- и для нее он был дивным юношей, лучше и чище которого на свете не бывает. Она любила своего Эраста так, что аж вся светилась -- и ее Прекрасный принц тоже поблескивал отраженным светом, вплоть до той минуты, когда вручил ей сто рублей, приказал вывести со двора и превратился в жабу. История соблазнения стала в итоге историей смертоносного прозрения: да, он такой, и всегда был таким и, следовательно, жить больше незачем.

Не дай бог никому на себе почувствовать тот взгляд, которым Лиза-Гусева наградила Эраста-Юматова напоследок. И напротив, дай бог каждому сделать в своей жизни что-нибудь такое, что можно вспомнить через тридцать лет и вновь ощутить себя счастливым.