Эльмо Нюганен, глава таллиннского Городского театра (приезжавшего к нам в ноябре с превосходными «Отцами и детьми»), поставил в Ленкоме пьесу Ива Жамиака (1918--1987). В оригинале она называется «Мсье Амилькар платит», в театре -- «Tout paye, или Все оплачено». Воистину непредсказуемы скрещенья театральных судеб. Как возник альянс Ленкома с продюсерской группой NWJC (США)? С какой стати Марку Захарову пришло в голову пригласить на постановку именно Нюганена? Что побудило режиссера, славного спектаклями по Достоевскому и Стоппарду (за «Аркадию», поставленную в БДТ, он получил российскую Госпремию), взяться за комедию Жамиака?

«Мсье Амилькар платит» -- эталонная развлекательная пьеса, которая уже лет тридцать катается на русской сцене -- от Москвы до самых до окраин. Когда-то она была знаменита: в 1947 году именно после «Амилькара» Жамиак был признан лучшим комедиографом Франции. Французское остроумие соединяется в этой пьесе с душещипательностью: в первом акте полагается от души хохотать, во втором -- расчувствоваться и даже пустить слезу. Все это мило, но Нюганену, ученику Калью Комиссарова, задачи развлекательного театра никогда не были интересны: он работает уровнем выше. Ему дорог «театр больших идей», как сказал в середине 60-х великий эстонский режиссер Вольдемар Пансо, учитель Комиссарова. Для Нюганена, наследника по прямой, эти слова первостепенно важны. Но чего-чего, а больших идей у Жамиака не имеется, это уж точно.

Пересказывать фабулу, вся прелесть которой состоит в неожиданных кульбитах действия и метаморфозах персонажей (вы думали, он такой -- а он эвон какой!), значит портить удовольствие потенциальному зрителю. Ограничимся завязкой, добавив несколько подробностей.

Итак, некто Александр Амилькар, с виду преуспевающий бизнесмен, а вообще -- черт его знает (Олег Янковский), нанимает трех людей и предлагает бешеные деньги за весьма странную работу -- обеспечить его иллюзией душевного комфорта (любви, дружбы, семейного уюта). То есть с шести вечера до девяти утра голодный оборванец (Александр Збруев) должен будет изображать его друга («Как тебя зовут? Нет, это не годится. Тебя будут звать Леон: ты антиквар, вдовец, дружим мы уже тридцать лет, ясно?»). Бедовая, по первому впечатлению даже панельная, девица (Наталья Щукина) станет любимой дочерью, студенткой юрфака. Профессиональная актриса Элеонора Дюрок (Инна Чурикова) -- верной и любящей женой. Оборванец и девица, естественно, соглашаются не думая, актриса -- после долгих колебаний. Точнее, после того, как Амилькар-Янковский, обняв ее, наговорит кучу нежных слов о любви, доверии, семейном счастье. Он играет, это ясно. Его искренность, однако, неподдельна: это тоже ясно. Бредовая затея мсье Амилькару почему-то душевно необходима.

Искусник Жамиак, путая контуры игры и неигры, сразу же цепляет зрителя на крючок. Кто этот Амилькар, что он задумал -- водевиль с переодеванием или опасную провокацию (пьеса написана в первые послевоенные годы)? Веселье с привкусом тревоги -- ленкомовские актеры умеют играть это замечательно. Какой тут смысл, непонятно (впрочем, мы заранее знали -- неглубокий), но зато -- какой класс! Чистое удовольствие наблюдать, как властно и весело Амилькар распоряжается своими живыми игрушками (хитрый Нюганен знал, что делает, когда предложил Янковскому стать вторым режиссером). Как мнется, теребя в руках визитную карточку непредсказуемого работодателя, Машу-Леон-Збруев: он готов на все или почти на все -- теперь бы понять, что от него требуется! Как героиня Чуриковой, пришедшая обольщать очередного продюсера и заливающаяся божественно дурацким смехом («На самом деле я глубокая драматическая актриса -- ах-ха-ха-ха-ха! -- очень глубокая»), вдруг понимает, что ее втягивают в нечто крайне подозрительное. Плюс -- те вещи, которые обязан замечать только критик: как подробно продуманы внешне бесхитростные мизансцены; как осмысленно и полноценно обыгрываются простейшие предметы (к примеру, сколь различно персонажи Чуриковой, Збруева и Щукиной принимают от Амилькара конверт с контрактом); как четко и тонко Нюганен управляет настроением зала, просчитывая зрительские реакции на несколько ходов вперед. «Все оплачено» -- спектакль, радующий не только блеском, но и редкостной добросовестностью театральной работы. Конечно, это до мозга костей буржуазный театр -- и да здравствует такая буржуазность.

Я сказал о «привкусе тревоги» -- разумеется, это очень легкий привкус, да и сама тревога здесь имеет мало общего с подлинными экзистенциальными переживаниями. Она игрива -- то-то и хорошо. Всерьез о театре, разыгрывающемся в жизни, о страстном желании персонажей выпасть из предписанного сюжета, о муках автора, которому действие перестает подчиняться, писал совсем другой человек -- Луиджи Пиранделло (нетрудно заметить, что Жамиак весело выворачивает наизнанку великую пьесу «Шесть персонажей в поисках автора»). Зрителю предлагают легкомысленную историю, остроумную полуправду, зрителя искусно и качественно забавляют. За это стоит благодарить, но моя личная благодарность окрашивается ностальгией. В задачах, которые Нюганен ставит перед собой и актерами, нет ничего необыкновенного. Разобрать и подробно выстроить роль, наладить сценическое партнерство (действие -- оценка, «крючочек» -- «петелька») -- эти умения когда-то входили в разряд обязательных условий профессионализма. Почему сейчас ими владеют столь немногие?

Сказать, что спектакль удался полностью, было бы неправдой. Нюганен сумел затушевать разность в качестве актерской игры (Чурикова, Янковский и Збруев работают намного тоньше, чем остальные актеры); персонажам второго плана он придал карикатурность -- и это, видимо, было единственно правильным решением. Что у режиссера не вышло -- так это справиться с Жамиаком, который вдруг перестает веселить публику и старается ее растрогать.

Весьма многое во втором акте, по-моему, не может быть полноценно сыграно на сегодняшней сцене. К примеру, монолог Леона-Машу о целях искусства (персонаж этот окажется талантливым художником). Или любовное признание Элеоноры. Или покаяние Амилькара. Боюсь, что для публики патетическая сентиментальность Жамиака безнадежно фальшива -- оправдать ее могли бы только 10 млн телезрителей и продолжение в 179-й серии. «Не будьте таким серьезным, самые большие глупости в мире делаются именно с таким выражением лица», -- говорит в финале Чурикова: фраза эта, разумеется, принадлежит не Жамиаку, а Григорию Горину («Тот самый Мюнхаузен»). Однако второй акт пьесы -- именно из числа этих глупостей, увы, несправимых.

И все же это не причина, чтобы пренебречь ленкомовским спектаклем. В этом сезоне были премьеры более содержательные, более значительные -- но более приятных не было.