Посмертная судьба Аркадия Гайдара сложилась счастливо. Его любили все. Для официоза Гайдар был образцовым советским писателем, символом великого прошлого (и сам в пятнадцать лет командовал полком, и «тимуровцы» не чета нынешним были), водителем в те светлые времена, когда «не будет уже у нас рабочих и крестьян...». «Но Красная Армия останется еще надолго. И только когда сметут волны революции все границы, а вместе с ними погибнет последний провокатор, последний шпион и враг счастливого народа, тогда и все песни будут ничьи, а просто и звонко -- человеческие».

Начальство начальством, но и либеральная интеллигенция Гайдара жаловала. Для тех, кто намеревался вернуться к настоящей -- украденной Сталиным -- святой революции, пестовал легенды о мудром ленинском прищуре, горячем сердце Железного Феликса и комиссарах -- потомках Дон Кихота, мальчик из Арзамаса был, конечно, своим. Как Маяковский, Багрицкий, Бабель... Их каннибальская свирепость частью игнорировалась, частью же прочитывалась как юношеский (взрослеть -- удел мещан) максимализм, порой избыточный (что ж, время было такое), но -- в глубине своей -- неотделимый от самого что ни на есть гуманизма. Их ранние смерти способствовали канонизации -- самоубийство, роковой недуг, репрессии, гибель в бою виделись вариациями одного сюжета. Их интернационализм мыслился предвестием вселенской гармонии -- даже в первой половине 90-х, негодуя на «вдруг» обнаружившуюся национальную озабоченность, люди, прекрасно знавшие цену советской фальши, ностальгировали по «стране Гайдара», где за «жидыхание» мигом давали в морду.

Но и те, кто от иллюзий отказывался, с Гайдаром расставаться не хотели. Нет, конечно, не образцовый Тимур, но чудесный Алька «Военной тайны», но гармония «Голубой чашки», но потешное обаяние Чука и Гека... Не могла же советская власть полностью подчинить себе жизнь -- было, было что-то живое и доброе в наших потемках! Да, Гайдар рассказывал сказки с большевистским прицелом, но учили-то они самому нужному -- мужеству, товариществу, честности. И потом мы ведь не одержимые идеологи: искусство есть искусство, детство есть детство, приключения -- всегда приключения. Вот ведь какой саспенс в «Судьбе барабанщика» -- жуть берет.

Берет. Так берет, что кажется, будто за советской историей о мальчишке, охмуренном ловкими негодяями, но сумевшем выстоять в неравном поединке, прячется нечто другое... Ну да, не мог же Гайдар в 1937-м прямо писать о каждодневных исчезновениях людей, о сиротах, обреченных отрекаться от отцов, об общем мучительном страхе. Прямо не мог -- написал косвенно: сюжет -- упаковка, благодушный финал -- жанровый бантик, нарастающий ужас -- суть. Гайдар, конечно, не антисоветчик, но это даже лучше: бессознательно (что художеству только на пользу) он воплотил саму «материю» всепроницающего кошмара, что неуклонно наступает на юного барабанщика. И на читателя, отождествляющего себя с героем, -- такого же растерянного, в чем-нибудь да виноватого, не соответствующего идеалам и, стало быть, недостойного счастливой жизни.

Все пройдет. Мудрая советская власть простит и выручит. Сережа застрелит бандита лишь мигом раньше, чем шагнут из засады уже во всем разобравшиеся слуги народа из НКВД. Отец-растратчик (зря у нас не сажают) искупит вину: оступившись (поддавшись искусу «легкой мирной жизни»), он остался солдатом, а значит, его можно выпустить на волю досрочно. Пусть набедокурили Чук и Гек, будет им и папа, и таежная красавица-елка, и Новый год. Как будет Новый год для тех, кто защищал и штурмовал снежную крепость, в то время как капитан Максимов, папа «генерала» Саши, даст могучий залп по белофиннам. Как будет счастливый вечер у вернувшихся домой, к маме Марусе, героев «Голубой чашки», которые ее вовсе не разбивали. Все будет хорошо -- требования жанра совпадают с требованиями ЦК. Но музыка, танцы, шутки, смех не смогут заглушить того скрипящего, шипящего, темного, муторного страха, что предшествовал празднику. И остался навсегда.

Война рядом. Не сегодня, так завтра. Не война, так шпионы, диверсанты, вредители. Из всех щелей, со всех сторон. Не спать. Не расслабляться. Жизнь «совсем хорошая» скоро кончится. Эй, вставайте! -- крикнул всадник. -- Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Черных Гор проклятый буржуин. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Так и будет. Вслед за полковником Александровым и капитаном Максимовым умирать пойдут Тимур и Саша. Они подтянут докторского внучка Колю Колокольчикова, собьют спесь с Гейки, перевоспитают Квакина и даже Фигуру, но все равно найдется Мальчиш-Плохиш. Он и сейчас где-то рядом -- в веселой толпе, шуршащей конфетными обертками и хрустящей яблоками. Как и бандиты, рвачи, жулики. Вроде тихая публика, но на любую гадость готова. Только зазевайся -- летит в агнца Альку тяжелый камень. И поставили над могилой большой красный флаг.

Чем шумнее праздник, чем ласковее солнце, чем веселее дети разных народов, чем краше дворцы, вырастающие на месте взорванных часовен, чем увереннее голоса командиров и начальников, тем ближе час «военной тайны», тем острее тревога, тем крепче предчувствие беды. Приснился Геку странный сон,/ Как будто страшный Турворон/ Плюет слюной, как кипятком,/ Грозит железным кулаком. // Кругом пожар! В снегу следы!/ Идут солдатские ряды./ И волокут из дальних мест/ Кривой фашистский флаг и крест.

Гайдар, как и многие из «рожденных революцией», ждал войны. Последней. Единственной великой из тех, что знала история. Освобождающей от страха, в котором слились разные чувства -- надежда на самореализацию (должно же вновь прийти «веселое время», когда я по-настоящему пригожусь); давняя смутная вина (дневниковая запись: «Снились люди, убитые мною в детстве»), требующая оправдания подвигом; испуг от террора; вера в то, что до коммунизма можно дойти только по военной дороге; наконец, само изматывающее ожидание «последнего похода», жажда ясности.

В сентябре 1941-го Гайдар остался в окруженном Киеве и вступил в партизанский отряд. Его смерть в бою (26 октября) невозможно счесть случайной. Те, кто находит особый смак в переживании кошмаров, рано или поздно приходят к формуле, лишь внешне противоречащей их страсти: лучше любой конец, чем ужас без конца. Похоже, Гайдар еще долго будет оставаться актуальным писателем.