Когда балет «Иван Грозный» в 1975-м был сочинен Юрием Григоровичем -- московскую интеллигенцию затошнило. Уж слишком очевиден был месседж: царь зверский, но свой. А бежать за границу, как Курбский, могут только явные уголовники. Могучая поступь Грозного (Юрий Владимиров), тот кайф, с которым он на сцене откручивал головы неверным боярам, однозначное сочувствие автора персонажу обещали темные времена -- Григорович эпоху чувствовал кожей. Времена те змеино прошелестели и прошли, прошли и другие, «Иван Грозный» давно испарился из репертуара Большого. Три года назад, когда его восстановили в «Кремлевском балете», спектакль выглядел чучельным анахронизмом. И вот вдруг -- специально, чтобы поучаствовать в нем, -- приезжает танцовщик-гастролер. Мучается, учит головоломную партию. Выходит на сцену.

Стройный, тонко выточенный испанец с не очень удачно пока что складывающейся биографией (в 1996 году -- третья премия на конкурсе «Майя», далее -- сольные партии на вторых-третьих сценах: Римская опера, балет Бордо) в детстве решил стать танцовщиком, увидев не что-нибудь, а балет «Спартак». Многие ходы «Спартака» повторены в «Иване», и понятно, что в Кремль человека тянула детская мечта -- вот так сигать через сцену, так валиться на колени, размахнись рука -- раззудись плечо, поиграем в настоящих мужиков, а то в балете Бордо сплошь витиеватые лифаревские танцы. Но что хочется -- это одно; собственная природа -- другое. Спектакль получился любопытным и к григоровичскому «Ивану» отношения не имеющим.

Грозный в трактовке Игоря Йебры -- родственник Калигулы Камю. Вся та тьма, что лилась из героя, тот садистский угар, в котором Грозный травил бояр опричниками, превратились в детально прописанную болезнь интеллекта и души. Болезнь осторожную, тонкую, страдальческую. Грозный сходит с ума -- но это человеческое сумасшествие, которому можно сочувствовать, а не бешенство дикого зверя, которым хореограф предлагал восхищаться. В Грозном Йебры нет остервенения, даже когда он убивает, -- лишь какое-то мучительное любопытство, так осторожно, чуть не ласково прикасается он к горлу своей жертвы, так аккуратненько укладывает покойника на пол. Этот герой воюет с небесами, а не с боярами -- и главной становится не сцена травли, а монолог, когда Грозный после смерти Анастасии вскидывает руку с вызовом вверх -- а потом невидимая сила ее сгибает.

В дуэтах с Натальей Балахничевой (отличная, нежная и самоотверженная Анастасия) Йебра был внимательным и достаточно надежным партнером. Но Анастасия (по сюжету -- главная любовь Грозного) все же сдвинулась на второй план. При выборе невесты у царя не было той цепкой хватки, что присутствует в отечественной традиции, «схватил коршун голубицу». Грозный шел среди невест, почти не обращая на них внимания; для него явно был важнее его внутренний мир, чем внешний; и руку на голову именно Анастасии он опустил почти машинально. Затем в дуэте -- жесты чуть не детские, какие-то наивными крыльями взмахивающие руки; ничего плотского в этой любви; и смерть героини -- катализатор, но не причина безумия героя.

С техникой Йебра справлялся не особенно -- вращаясь в воздухе, приземлялся в позиции совершенно криминальные, что-то шло скороговоркой, на что-то вовсе махнул рукой (не потому, что не старался, -- просто текст партии Ивана переполнен чудовищными наворотами). Но за то, что хотя бы в балете первобытный маньяк превратился в страдающего интеллектуала, публика простила ему все и устроила овацию.