«Мастерская Петра Фоменко», отпраздновавшая в прошлом году свое официальное десятилетие (реальная ее жизнь началась несколькими годами раньше), продолжает свое до неправдоподобия счастливое существование. Она не перестает радовать и удивлять самым редким в театральном мире качеством: верностью изначальному смыслу. Последовательностью художественных усилий, в которых словно бы вообще нет ничего случайного. Считая от выпуска 1993 года, в Российской академии театрального искусства растет уже четвертое поколение «фоменок». Сейчас новенькие учатся на третьем курсе, то есть находятся ровно в том возрасте, в каком первенцы сыграли «Владимира III степени» и «Приключение». Представьте себе: у «фоменок» опять все получается правильно.

Студенческий спектакль «Об-ло-мов-щи-на!!!» (постановщик Герман Сидаков, руководитель курса Сергей Женовач) нежен, скромен и прелестен той застенчивой прелестью, которую совершенно не хочется тревожить публичными комплиментами. Может быть, мои похвалы придутся ему некстати, но удержаться мне трудно: все-таки критик, работа такая.

Первое, что необходимо сказать: спектакль поставлен человеком, который словно бы вовсе не имеет представления о театральной конъюнктуре, об актуальности или неактуальности своих мыслей -- ну захотелось поговорить об Обломове, почему же не выговориться. То, что тему прочно и совсем недавно застолбили (Михаил Угаров в Центре драматургии и режиссуры, Александр Галибин в Художественном театре, Игорь Коняев в питерском «Балтийском доме»), режиссеру Герману Сидакову как с гуся вода. Хочу ставить об этом -- хочу и буду. А если кто сочтет, что об Илье Ильиче Обломове сейчас вспоминают чересчур часто, пусть роман перечитает.

«...Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности».

Дальше -- о том, как беспечность переходит во все тело и даже в складки знаменитого на весь мир обломовского халата (вообще-то шлафрока). И тут случается неожиданность: во-первых, Обломову, которого играет студент РАТИ Сергей Аброскин, не может быть даже двадцати пяти, он беззастенчиво и, как кажется поначалу, непростительно молод. Во-вторых, никакого шлафрока на нем не будет ни в одну минуту сценического действия. Этот молодой человек такого не носит. Ему и не надо, ему вся жизнь -- сплошной шлафрок.

Спектакль Сидакова начинается не с хрестоматийных препирательств хозяина и слуги (слугу Захара играет Алексей Вертков, и это работа замечательная: таких подлинных слуг на московской сцене не было очень давно -- только Фирс-Петренко в «Вишневом саде» Някрошюса), а с нежнейших воспоминаний об обломовском детстве. Мальчик Илюшечка, слегка заспанный, совершенно счастливый, играет в прятки с молодыми няньками (все в белых ночных рубахах, все очень красивы); те притворяются, что найти его не могут. «Ну где же наш Илюша, ну куда же он спрятался?» -- а будущий Илья Ильич спрятался между оконной рамой и ставнями (все театралы помнят эти ставни по «Шуму и ярости», спектаклю «Мастерской Фоменко» 1993 года), ему очень хорошо и никакого будущего не хочется. Пусть оно бы все и шло так, как сейчас, по самое навсегда.

Проблема Обломова в этом спектакле -- невозможность забыть о том, как хорошо было быть ребенком. Это его личная проблема; у большинства ведь получается. Деловитый Штольц, например, сумел: проблем у него больше нет. Разве что единственная: актер Андрей Шибаршин весьма искусно подчеркивает, что Штольцу не удалось и никогда не удастся стать взрослым.

Вечный подросток -- это намного хуже, чем вечный ребенок. А взрослые люди, если верить спектаклю «Об-ло-мов-щи-на!!!», в России не водятся вообще. Им тут нечего делать.

В романе Гончарова есть замечательный эпизод, когда Штольц, страстно желающий вытряхнуть Обломова из «обломовщины», ведет его в гости к умной и красивой женщине Ольге Ивинской (в спектакле «фоменок» -- Татьяна Волкова), та его всячески старается растормошить, любезничает, кокетничает, наконец, поет великую песню, где желание вечной жизни невообразимым и необходимым образом сплетается с порывом сладострастия: Casta diva. У Германа Сидакова этот эпизод стал не то чтобы проходным, но второстепенным. Сюжетно необходимым, но лишь отвечающим, возражающим на то, что важно по правде. А важно то, как сельские девки пели маленькому Илюше: «Люшеньки-люли». Какие уж тут, к чертовой матери, каватины: с так начавшейся судьбы все, что может случиться, только к худшему.

Разумеется, финал в спектакле получается дурно: Илья Ильич только-только разрадовался жизни, встретив прекрасную плебейку Агафью Матвеевну (Ольга Калашникова), и у нее так смачно пекутся пироги, а ямочки на локтях и смородиновая водочка вообще превосходны -- а тут ему и инсульт. Обломова после удара (последнее свидание со Штольцем) Аброскин отыгрывает не то чтобы плохо, но как-то невменяемо: словно бы сам не понимает, за что его герою такие неприятности. Такой славный человек, никому ничего плохого не сделавший: жить бы да жить. И уж не так, как Штольц с Ивинской (неприязнь к ним режиссер опять же подчеркивает и даже слегка утрирует), а как-нибудь по-хорошему: как в детстве, да? Увы, нет.

Четвертому выпуску «Мастерской Петра Фоменко» некуда деваться: он существует вместе с первым, вторым и третьим, разлучить их можно только ядерным взрывом. Что здесь в действительности существенно, это срок личной жизни Петра Наумовича. Дай Бог ему долгой жизни.

Но и сейчас Фоменко уже сделал то, что в России не удавалось никому со времен Станиславского. Его ученики отмечены особым качеством, особыми умениями. Они работают сообща, хорошо понимая друг друга. Честь и слава мастеру: у него получилось создать новое театральное племя. В чем его секрет, разглашению не подлежит; могу лишь сообщить, что все ученики Петра Фоменко -- сущие дети.