Разжалование учебника Игоря Долуцкого до положения безгрифного, может быть, не более чем ошибка, единичное ретивое действие чиновников. В таком случае событие тянет лишь на корпоративное сожаление и требует конкретной помощи автору учебника, если он, конечно, в ней нуждается. Но вот слова президента о том, что с учебников истории необходимо снять всю «шелуху и пену», совпавшие с этим действием и, соответственно, резко повысившие уровень тревожности у части общества, усмотревшей в этом неблагополучную тенденцию, требуют по крайней мере обсуждения.

Вернемся к началу. Десять лет назад в состоянии легкого опьянения от свободы и в угаре вариативности образования появилась масса авторских программ и учебников, среди которых, мягко говоря, не все отвечали уровню компетентности. Учителя, директора школ сами подняли бучу, добиваясь, чтобы все это творчество хоть как-то привели в цивилизованные рамки, и требовали ввести своего рода «лицензирование». Что и было сделано Министерством образования, которое начало «грифовать» пособия, давая понять, какие из книг хотя бы соответствуют школьным программам. Тем самым был произведен искусственный отбор, а естественный произвело время -- пена сдулась, шелуха отпала. Правда, наверное, не полностью -- ибо над чем тогда не так давно смеялись члены правительства, когда цитировали выбранные места из, вероятнее всего, случайно попавшего им в руки современного учебника по истории?

Но тогда обсуждение учебников в Белом доме не вызвало паники. Речь шла о понятной борьбе с глупостью и невежеством. И никто, казалось, не замахивался на сам принцип альтернативности образования, на приведения всего к единому знаменателю. И даже когда несколько лет назад состоялся прецедент -- показательный запрет учебника по новейшей истории воронежского профессора А. Кредера, -- это, конечно, всколыхнуло общественность, но всем было очевидно, что атака шла «слева». Со стороны ветеранов войны, которые просто не разобрались и не хотели понять, что учебник новейшей истории преимущественно излагает события, происходившие вне России, и потому получилось, что военные действия времен второй мировой шли в Африке, на Тихом океане и в Западной Европе, а не под Сталинградом.

А вот теперь учителя забеспокоились: как бы не началась ревизия -- по типу борьбы с незаконной приватизацией, как бы не произошел откат назад, в дореформенное прошлое, где был один учебник, строго выверенный и проверенный на соответствие с генеральной линией. Тем более что показательная порка Игоря Долуцкого была проведена вскоре после возрождения военруков и обязательного курса НВП и на фоне явного усиления контроля за деятельностью школ со стороны вышестоящих инстанций. Не говоря уже о парламентских выборах, где победила партия, один из лидеров которой, Владимир Пехтин, еще два года назад призывал не ограничиваться «шелухой», а просто-напросто возродить цензуру учебников.

Президент же успокаивает: возврата не будет, уберем только лишнее, оставим «бесспорное», не будем политизировать школу. Но именно под лозунгами деполитизации происходила реформа образования в начале 90-х. Правда, тогда под этим понималась борьба против одностороннего засилья в учебниках коммунистической идеологии. Зачем же и что деполитизировать теперь? Восстанавливать единообразие? Наверняка у толкователей президента найдется масса сторонников среди «педагогического электората», готового решать новые задачи по старым лекалам. Но, думается, капитану не нужна помощь негор, всякий раз подкладывающих топор под компас, чтобы сбить с положенного курса.

При этом никто не выступает за то, чтобы превратить школу в дискуссионный клуб, но за то, чтобы давать детям всю информацию, дозируемую только по количеству и способу приготовления, но не по сути. Они должны знать все точки зрения и выбирать свою.

В повести-притче Эльзы Триоле «Великое Никогда» жили-были два человека -- учитель и ученик. Учитель преподавал историю и верил, что она непознаваема и важна лишь личная интерпретация и свое отношение к разным точкам зрения. А ученик считал, что история познаваема, что надо только уметь правильно отделить шелуху от семечка. На этом они расстались. Когда учитель умер, ему поставили памятник. И вот как-то ранним утром, чтобы его не узнали, ученик пришел посмотреть на могилу учителя. И увидел обыкновенную стелу. «Ну вот, -- подумал он, -- обыкновенный памятник, а учитель обещал нечто вроде вечного двигателя. Ничего вечного. История проста и познаваема». И с этими мыслями он ушел. И как только начался рассвет, с первыми лучами солнца вокруг стелы начало медленно вращаться невидимое до того гранитное кольцо, на котором было написано: «Великое никогда».

Никогда нельзя попасть в чужой урок, никогда нельзя до конца понять чужого человека, чужое время, даже собственную жизнь, оглядываясь назад. Но можно и важно иметь возможность слышать другое время, биение которого по природе своей аритмично, иметь доступ к разным воспоминаниям, мыслям современников и очевидцев. Ибо ничего бесспорного в истории не бывает. Тогда учитель, по сути, превращается в некого библиотекаря или хранителя древностей, предлагающего разные источники знаний для личного осмысления. Чтобы ученик уже выращивал историю в себе.