Название только что открывшегося фестиваля на афишах и программках пишется только иностранными буквами: Mozartiana. Выглядит кокетливо. В буклете приводится перечень синонимов, данный композитором Григорием Фридом: «М-О-Ц-А-Р-Т», «мама», «улыбка», «свет». Евгения Чигарева там же описывает Моцарта как здорового юмориста, «урфеномен», воплощение утопической реальности и утраченной цельности. Выглядит романтично и солидно.

В фойе перед концертами (в первый день их было два: один в роли предисловия, другой -- официального открытия) гуляют дамы и господа в костюмах моцартовской эпохи, играют коридорные музыканты в рюшах и париках. Последние не доросли до участия в фестивале, зато дают хлеб телевизионщикам и занимают публику, скучающую в очереди в буфет. Выглядит скромно и театрально.

От всего этого веет редким фестивальным демократизмом, удивительной ненапыщенностью, впрочем, и дурашливостью, и провинциальным театром веет тоже.

Все это не нужно было бы описывать, если бы не открытие, выглядевшее так высоколобо и так строго, как редко выглядят московские концертные программы. Понятно, что отсутствие в зале светских и официальных лиц само по себе не может являться комплиментом вечеру, но отсутствие кокетливой и броской светскости в репертуаре и трактовках -- точно может.

Речь идет прежде всего о вечернем выступлении Михаила Плетнева и музыкантов его оркестра, составивших вместе со своим художественным руководителем фортепианный квартет отменного качества.

Ему предшествовала полдничная программа от лидера московского аутентистского движения Алексея Любимова и его молодых партнеров. В программе «Музыка Моцарта на инструментах его эпохи», как часто бывает у «старинщиков», значились незаигранные раритеты, архивные изыскания, редкие детали, нетривиальные ракурсы и неожиданные подробности. Живостью ансамбля и изяществом тона запомнились Трио для клавира, кларнета и альта ми-бемоль-мажор, KV 498 (Алексей Любимов, Илья Гофман, Кирилл Рыбаков), и Трио для клавира, скрипки и виолончели си-бемоль-мажор, KV 502 (Алексей Любимов, Дмитрий Синьковский и Павел Сербин).

Но строгость, интеллектуализм и чувственность, выпестованный стиль плетневской программы переиграли выдумки коллег. Условный объективизм аутентистов отступил перед безусловным субъективизмом постромантической плетневской игры. В рамках своего сольного отделения Плетнев сыграл две сонаты: до-мажор, KV 330, и фа-мажор, KV 332. В своем обычном созерцательном духе он останавливал и снова запускал время, превращая его в железную геометрию построений и особенно пауз. В минорной тени медленных частей обнаруживал зыбь глубинной меланхолии, аллегро предлагал считать изящной красоты и виртуозности конструктором, финалы почти полностью отдавал на откуп точеному и игривому пианизму, незаметно надевая на него интеллектуальные кандалы.

Ансамбль Плетнева с музыкантами РНО (Алексей Бруни -- скрипка, Сергей Дубов -- альт, Александр Готгельф -- виолончель) оказался еще более перфекционистским выражением плетневской моцартовской концепции. Сольная созерцательность, транспонированная в квартетный стиль, стала нежным пением (медленная часть квартета соль-минор KV 478), трепетной игрой сдержанно драматичных кульминаций (аллегро ми-бемоль-мажорного квартета KV 493), строгой красотой финалов. Публике был представлен один из лучших ансамблей, игравших в Москве в последнее время. И если бы не плохо протоптанная тропа в Дом музыки, пока проигрывающий борьбу за просвещенную аудиторию, зал был бы не только совершенно загипнотизирован, но и абсолютно полон.