В «Дружбе народов» (№8) можно прочесть умеренно авантюрный роман Дмитрия Стахова «История страданий бедолаги, или Семь путешествий Половинкина». Некоторое количество приключений, ироничный взгляд как на советское прошлое, так и на постсоветское настоящее, несколько вполне симпатичных шуток, внятный легкий язык. Бандиты, бизнесмены, страдальцы, кавказцы, придурковатые молодые, зачуханные старики. Быт, соскальзывающий в фантасмагорию, что на поверку оказывается не столь уж ирреальной. Скорее мило. И не длинно -- с полсотни журнальных страниц. Правда, не покидает ощущение: нечто подобное уже было читано. Или в кино видено. Или по телевизору. Но, может, оно и неплохо.

Еще можно прочесть статью Натальи Ивановой «Жизнь и смерть симулякра в России». Речь там идет о новейшей отечественной словесности и ее многочисленных пригорках и ручейках. Довольно подробно и интересно анализируется новейшая повесть Владимира Маканина «Буква «А», которая Ивановой скорее нравится (а вашему обозревателю скорее не нравится). Кое-какие сведения и наблюдения можно почерпнуть также из статьи Сергея Завьялова «Русская поэзия начала ХХI века». Есть еще всякая проза, поэзия, критика и публицистика, но писать о ней совершенно не хочется. Прямо скажем: не густо.

И все-таки пустым номер никак не назовешь. Ибо открывается журнал подборкой стихотворений Инны Лиснянской «В заповедном лесу», а под рубрикой «ХХ век: вехи истории -- вехи судьбы» помещены ее же ответы на вопросы традиционной анкеты. Здесь процитировать хочется почти все. Праздник Благовещенья/ Воздух свеж и сед./ На сутулой женщине/ Стариковский плед. // Сжалась она в креслице/ На сквозном крыльце/ И на воздух крестится/ С мукой на лице. // Что-то вспомнить силится/ Иль забыть навек.../ И никак не выльется/ Слезка из-под век. // Что же пообещано/ Голубиным днем?/ Что же ищет женщина/ В воздухе седом? // То ли весть о будущем,/ То ли о былом,/ Голубком воркующим/ Вон за тем стволом. Теперь из анкеты. Еще одно событие как жизни, так и души: в 1944 году, несмотря на мольбу моего отца записаться русской или армянкой, я настояла в паспортном столе на национальности: еврейка. От папы я узнала о газовых печах и о начавшихся антисемитских настроениях в армии. Раз так, решила я, то пусть я буду числиться в еврейках. Думаю, что это был единственный христианский поступок за всю мою жизнь.

«Октябрь» (№8) одаривает нас «Новочеркасскими рассказами» Владислава Отрошенко. Очень грамотно написанное повествование о провинциальном детстве. Ароматы старинного города. Страшные вечера. Чудаки, юродивые, чиновники, красавицы. Священник (он же поп) и его загадочная племянница. Таинственные страсти, впервые открывающиеся детскому сознанию. Сласть запретного плода. Мотивы церковные, мотивы сексуальные, мотивы алкогольные, мотивы фантастические. Привычная тоска по «утраченному раю». Как говорится, все слова на месте. И Борхес читан, и Шолохов. Опять, как и в случае с совсем непохожим на Отрошенко Стаховым, ощущение читаного, слышанного, виденного -- обусловленного общим контекстом русской культурной прозы конца столетия. Той самой, что обычно -- сильные исключениями хорошо известны -- навевает на профессионала благодушную скуку, а читателя попроще заставляет закрыть книгу или журнал на второй странице. Именно этому социокультурному сюжету посвящена принципиальная статья Ольги Славниковой -- не только яркого прозаика, но и критика, работающего в последние годы с завидной активностью, читателя Божьей милостью. Название статьи звучит как приговор: «Читать мучительно не хочется...». Спорить затруднительно, хотя иные из оценок Славниковой с моими нимало не сходствуют. И, честно говоря, трудно представить мне человка, которому бы захотелось читать «повесть в новеллах» Павла Сутина «Эти двери не для всех», невообразимо затянутую (и, разумеется, невольную) пародию на сочинения братьев Стругацких.

Читать, вероятно, будут «Украденную книгу» безвременно скончавшегося художника Сергея Шерстюка. Это дневник, что вел он в последний год жизни жены -- трагически погибшей актрисы Елены Майоровой, и после ее смерти. Текст подготовлен к печати Игорем Клехом, он же предпослал ему страстное вступление. Любой человеческий документ (даже и без столь трагической «жизненной рамы») действует сильно. Другой вопрос, допустимо ли, человечно ли, в конце концов благодатно ли такое воздействие? Вот уж чего я не ожидал: депрессии с колотуном и полного помутнения мозгов, -- в мозгах именно муть, ни за что не могу уцепиться, чтобы просто лечь, вперившись в потолок, и лежать. И тебя, Леночка, как будто и не было, и все же была, и горькая обида: почему сейчас не со мной? Только бы провела по лбу рукой -- и все прошло бы. Неужели был столь плох, что со мной более незачем было оставаться? Ну просто для того, чтобы побыть. Чтобы просто рядом посидеть? Ответ прост:

-- Что ж ты сам не посидел? Почему на дачу поехал? Вот и я поехала -- по-вашему -- на дачу. Давай теперь выкарабкивайся.

Скучать от беллетристики стало хорошим тоном уже давно. Меня же в последнее время все больше тянет на зевоту при чтении всякого рода эссеистики. Прикоснувшись к «Неприкосновенному запасу» (№4), поневоле вспоминаешь, что все слова уже сказаны. Хорошие, плохие, умные, глупые, либеральные, антилиберальные, постмодернистские, традиционалистские, антиклерикальные, отчизнолюбивые, западнические -- все.

Конечно, и здесь можно найти работы вполне серьезные, стимулирующие мысль и требующие ответного слова. В первую очередь это блестящая (хоть и несколько затянутая) статья Ольги Кушлиной о сегодняшнем положении православной церкви -- Cry, cry, the soul of orthodox. Здесь есть настоящая боль человека церковного (и оттого особенно требовательно и по праву размышляющего о печалях и напастях, осаждающих церковь), есть глубокое чувство истории, есть эстетическая тонкость, есть, наконец, стремление не осудить уходящих от храма интеллигентов, а понять их «резоны», вовсе не поступаясь своей правотой. Разумеется, требует соразмышления статья Мариэтты Чудаковой «Патрия и патриофилия в начале XXI века» («Возникло противоречие между традиционными либеральными ценностями и возможностью успешного сохранения всей их совокупности. Создался явный перевес или перекос, на наш взгляд, еще не осознанный. Отстаивание одного только традиционного набора прав -- без попыток его скорректировать или уравновесить некоторыми представлениями о гражданской ответственности -- грозит обрушить всю пирамиду». Об этом и вся многосюжетная, но внутренне единая работа.) Превосходен мемуарный очерк Сарры Житомирской «Седьмой арест» (о сталинском юбилее). Наконец стоит пристального внимания «Скучная история» Андрея Зорина -- автор жестко обвиняет известного публициста Максима Соколова за якобы совершенный им отказ от либеральных ценностей (переход в стан «державников»). Почти во всем расходясь с Зориным (некоторые риторические промахи и передержки Соколова подмечены им точно), полагая себя во многом единомышленником Соколова, а его считая писателем не только ярким, но и принципиальным, и весьма последовательным, замечу: интереснее и продуктивнее читать зоринские инвективы, чем те похвалы, которыми Соколова осыпали и осыпают литераторы, по сравнению с которыми сам Зорин покажется «шовинистом, державником и мракобесом».

Вот, собственно, и все. Остальное -- унылое умствование, перемежаемое надоевшими шуточками, замаскированная под иронию истерика, упоение вчерашними полумыслями, казарменная наставительность при непременных словесах о нашем роковом неумении признать правоту другого. Курицын (и не только под собственным именем и на своих страницах) -- и несть ему конца. Точно по Зорину: «Еще одна скучная история. И, как это ни грустно, обыкновенная».