Внутри художественного сообщества традиционно привлекает раритетный сегодня типаж рисующего историка искусств. Множество таких людей было в XIX -- начале XX века. Среди известных: француз Эжен Фромантен, оставшийся в истории не столько благодаря своим картинам, сколько благодаря сборнику блестящих литературных эссе о великих голландцах и фламандцах XVII века «Старые мастера». Другой пример -- Александр Бенуа, одинаково виртуозный как в художественной критике, так и в изобразительном творчестве. Уместно вспомнить и иных патриархов отечественной науки об искусстве, знавших ремесло художника не понаслышке, -- Михаила Алпатова, Александра Габричевского.

В Московском центре искусств на Неглинке представляют, казалось бы, совсем иного героя. Саратовец по происхождению и петербуржец по жизни Александр Савинов историком искусства себя не считал. Соученик Исаака Бродского, Бориса Анисфельда, друг скульптора Александра Матвеева Савинов преподавал живопись советским художникам 20--30-х годов. Но в собственном творчестве Савинов выступал именно что лектором по истории русского искусства. В залы МЦИ хорошо водить юных искусствоведов и устраивать им там игру «угадай-ка». В картине «Старые римские натурщицы» меланхолия кого поселилась? Правильно, Борисова-Мусатова. А «Спящему ребенку» кто одеяло гранитными складками скомкал? Врубель, конечно. В «Автопортрете» с кистями чью благородную усталость (в том числе и колористическую) Савинов на себя примеряет? Карла Брюллова, его-его, точно. Тут бабы в полыхающих платьях крутятся. Совсем малявинские. Там на залитой солнцем лужайке дети играют. Серовские. На одной стене васнецовские былины сказываются. На другой -- купеческие байки Кустодиева травятся. Краткая история искусства последней трети XIX -- начала XX века изложена наглядно и доходчиво. В формате лекции-экскурсии. (Занятно, что подобную же экскурсию по стилям искусства рубежа веков представляет и творчество друга Савинова Бориса Анисфельда. Напечатанную пару лет назад в нашей газете статью о выставке Анисфельда в МЦИ я, помнится, назвал «Дайджест из измов»).

В итоге выставка Александра Савинова помогает задуматься, чем человек, искусство знающий, отличается от человека, искусство творящего. И почему, кстати, между ними -- глубокая пропасть. Неизбежная и непреодолимая. Многие знания таят многие печали. Безупречный вкус, отменно поставленный глаз художника Савинова сделали его блистательным аранжировщиком готовых живописных систем и методов. Дерзкий, своевольный, плюющий на все правила хорошего тона, на воспитание традицией художественный гений так и не явился. Знаток победил художника. Трагично, что творческая судьба Савинова «рисует» перспективу судьбы всего русского искусства эпохи Страны Советов. До 1937 года Савинов воспитывал поколения дизайнеров новой коммунистической державы. Его метод в изуродованном и искалеченном цензурой варианте стал основой школы социалистического реализма. Тренировать глаз на наследии старых мастеров, наступать на горло собственной песне, быть не творцом, а «юзером» готовых программ и систем. Когда подобный метод определяет не чью-то частную творческую судьбу, а встраивается в формат государственной политики -- он мутирует и пожирает своих же безвинных и искренних создателей. Если свободному художественному творчеству отказано в правах на официальном уровне, критерии «что такое хорошо, а что такое плохо» в живописи спускаются директивами ЦК КПСС. В роковом 1937 году Александр Савинов был отстранен от преподавательской деятельности за «политически вредный формализм», «мрачность и темноту живописи». Безупречно настроенный камертон вкуса не позволил Савинову пополнить ряды беспринципных халтурщиков, академиков «Большого стиля» искусства Страны Советов.

Окончание судьбы художника -- подвиг частного человека, подвиг Хранителя и Знатока. По воспоминаниям родных: «В первые дни войны художника пригласили помочь в эвакуации коллекций. Времени было в обрез, людей не хватало и не возбранялось безжалостно срезать холсты с подрамников. Александр Иванович Савинов занимался полотнами Рембрандта. Несколько дней и ночей он пролежал на полу, вынимая один за другим старинные гвоздики, крепившие холсты к подрамникам... Шедевры великого голландца ушли за Урал без единого повреждения, а художник навсегда остался в блокадном городе». Скончался Александр Савинов в первую блокадную зиму 1942 года.