Внучка знаменитого харьковского банкира, девица из почтенной еврейской семьи, получившая образование в одной из лучших петербургских гимназий, в двадцать лет заболела театром и ринулась на сцену. Любительские забавы ее не устраивали -- хотелось настоящей работы и настоящей славы, потому Рубинштейн поступила на Драматические курсы при Малом театре и через два с половиной года закончила их. Родственники были в ужасе, пытались объявить ее сумасшедшей, на какое-то время даже пристроили в частную клинику, но быстро сдались. Впрочем, чтобы избежать в дальнейшем подобных приключений, Ида быстро вышла замуж за своего кузена, который был скорее другом и оруженосцем, чем мужем. После этого путь был открыт.

Она стала брать уроки танцев у Михаила Фокина. Конечно, стать балериной Рубинштейн уже не могла -- для этого к станку надо было встать на десять лет раньше. Но трудоспособность, гибкость и богатство привели ее в дягилевский круг. Сергей Павлович оценил как восточную красоту юной женщины (а он увлекался ориенталиями и умел их публике продавать), так и размер кошелька -- артистке, что стала первой Клеопатрой "Русских сезонов в Париже" и первой Зобеидой в "Шехеразаде", антрепренер не платил ни копейки. Более того: ходили упорные слухи, что Рубинштейн сама вкладывала деньги в антрепризу, чтобы иметь возможность выходить на сцену.

Но она украшала спектакли, а не уродовала их -- как случалось в более поздние времена с богатыми женщинами, зачем-то решившими заниматься публичными танцами. Критики и коллеги могли удивляться выбору ролей -- она играла то св. Себастьяна, то Давида, могли отмечать несовершенство техники, но ни один не остался равнодушен к декоративной красоте Рубинштейн и ее чувству стиля -- она была идеальной исполнительницей фокинских балетов.

При взгляде на других Рубинштейн обычно не отказывал вкус -- она чувствовала, что хорошо и что плохо. Но взглянуть в будущее, прыгнуть в будущее она не могла -- и в Нижинском в свое время хореографа не угадала, отказалась быть Нимфой для его Фавна. Потому с дягилевской антрепризой быстро рассталась -- Сергей Павлович гнал коней так, что повозка русского балета смогла потом век двигаться по инерции. После расставания пыталась завести свою труппу -- и заказывала музыку Стравинскому, хореографию -- Леониду Мясину. Дягилев за постановками этой труппы ревниво наблюдал (Рубинштейн становилась в некотором роде конкуренткой), а когда Дягилев ревновал -- человека или искусство, он забывал про вежливость; благодарность же ему, видимо, вовсе свойственна не была. Посмотрев спектакль с Рубинштейн, он в письме другу желал, чтобы "кто-нибудь взорвал все эти старые бараки, с их публикой, с их рыжими... мнящими себя артистками, с растраченными миллионами и купленными на них композиторами" (последнее, разумеется, о Стравинском, которого он почитал своей собственностью). Взрывов не потребовалось -- труппа потихоньку развалилась сама собой.

В 1939-м Рубинштейн последний раз появилась на сцене -- сыграв заглавную роль в оратории Онеггера "Жанна д'Арк на костре". Успела уехать из Франции до немецкой оккупации, создала в Лондоне госпиталь и сама работала в нем. После войны вернулась в страну, где прошли лучшие годы ее жизни, приняла католичество и тихо жила в Вансе. Завещала похоронить ее тихо, не извещая газеты, на камне поставить только два инициала. Умерла в 1960-м. Завещание было выполнено.