Что остается от человека после его ухода? Вопрос этот -- лейтмотив прозы Юрия Трифонова. Люди разные, уходы разные (уничтожение, тихое удушение, ранняя кончина, «закономерная» смерть), а вопрос один. Яснее всего эта «вечная тема» звучит в повести «Другая жизнь» (возможно, самой совершенной вещи Трифонова), но так или иначе она слышится и в «Доме на набережной», «Старике», «Исчезновении» -- везде.

На рубеже 60--70-х годов Трифонов был сосредоточен на «превращениях» внутри человеческой жизни, на проблеме, так сказать, «промежуточной смерти» и «второго рождения», что вопреки Пастернаку оказывалось мнимым, сплющивающим личность, обрекающим ее на доживание. Об этом трилогия московских повестей -- «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание». Парадокс в том, что об «умирании заживо» (расплате за тихое предательство) вел речь писатель, который в отличие от своих героев становился все более свободным. Чего это стоило -- другой вопрос. С известным ответом: жизни.

Каждой новой работой Трифонов расширял горизонты свободы, противоборствуя как с официальной идеологией, так и с собственной -- биографически обусловленной и выстраданной -- мифологией. Это трудное, но неуклонное и неотменяемое освобождение было бы невозможно, не возрастай в том же ритме трифоновская уверенность: бесценна жизнь вообще и жизнь всякого человека в частности. Прежде казавшиеся столь значимыми «обмены» и «итоги» в контексте «разговора о жизни и смерти» не то чтобы вовсе утрачивали смысл (черное от белого Трифонов всегда отличал!), но теряли в весе. Недавнее прошлое и пропитанная его ядовитыми соками современность становились объектом не столько суда, сколько понимания. И сострадания. К тем, кто подобно самому писателю искал связь меж этой и «другой» жизнями, то есть был занят «работой понимания». И к тем, кто ждал понимания от окружающих, не умея либо не желая сделать встречный шаг. К тем, кто исчезал, и к тем, кто оставался, -- сперва впадая в сомнамбулический транс, потом приноравливаясь к «другой жизни», потом находя в ней новые смыслы и радости.

«Все, все по-старому, бывалому,/ Да только без меня» -- эти строки Блока мог бы прошептать не только герой «Другой жизни», но и ее автор. Трифонов не мог не думать о том, что будет после него. А вышло все «как положено». Быстрый ход новейшей истории тому только способствовал. Надрыв первых дней. («Кого мы потеряли!») Привыкание к отсутствию. Спекуляции (не перевелись охотники, спешащие кадить мертвецу, «чтобы живых задеть кадилом»). Как бы успокоение. И глухая тоска, прикрытая то показным равнодушием, то злой иронией -- тоска по писателю, что понял бы нас, сегодняшних. Не обслужил клан, не заклеймил, не поднял на смех, не дал возможность «оттянуться», а понял нашу, совсем другую жизнь так, как понимал Трифонов. Конечно, это тоска по другому, еще неведомому писателю. Но и по самому Трифонову, тому, кто ушел, но остался тоже.