Три столика. На каждом белая скатерть. На одном табличка Reserved. В воздухе висит пустая рамка для картины. За одним из столиков сидит наголо обритый молодой человек в белом свитере и столь же белоснежных штанах (каждая штанина сантиметров на пятьдесят длиннее ноги, за стопой волочится шлейф). Он что-то быстро пишет-пишет-пишет на стикерсах и клеит-клеит-клеит их на черный чемоданчик. Этот молодой человек -- Константин Гроусс, автор идеи и постановщик спектакля «Интуиция формы» танцевального проекта «Театр ZERO». Принадлежащий объединению театров танца «Цех» пульсирующий фестиваль «ПерфорМания», что возникает раз в месяц на сцене Центра имени Мейерхольда, дал возможность лысому юноше поговорить про Творчество. Он поговорил.

Сначала надо наблюдать за окружающими людьми. Они, чувствуя взгляд, ведут себя странно. Три очкарика -- две девушки (черненькая и рыжая) и один молодой человек (также с голым черепом) -- все в белом, садятся за «зарезервированный» столик и выжимают на тарелки из тюбиков то ли зубную пасту, то ли просто белую краску. Берут кисточки и аккуратно, медленно, меланхолично закрашивают друг другу очки этой самой субстанцией. После чего, двигаясь почти вслепую, уносят все три стола к черному заднику и оставляют их там.

В жизни этих людей принимать участия не надо. Молодой человек с чемоданчиком -- оглядываясь назад, на программку, и спеша вперед, к концепции, будем называть его Автор -- в передвижениях троицы участия не принимает. Он все норовит присесть куда-нибудь поудобнее. Наконец находит лучший вариант -- на авансцене, у самых ног сидящих в первом ряду зрителей. Перед тем как окончательно замереть именно там, он срывает с места парящую в воздухе рамку, и она, подвешенная на «невидимых» нитях, начинает маятником качаться от левой до правой кулисы, пока не успокаивается напротив его лица. Когда это происходит, предварительное строительство спектакля заканчивается. Художник начинает говорить о самом главном.

О том, что творить какой-либо мир имеет смысл только с самого начала, из несформировавшейся материи, у которой еще нет своих законов. Но даже компьютерный мир и мир анимационный -- ограниченны, а театр, связанный с человеческим телом, -- тем более. Просто «материи» в театре не найти; и тогда приходится делать вещь, собственно говоря, античеловеческую -- создавать «материю» из людей. Длинная рыжая девушка залезает в узкий белый мешок и начинает внутри него задумчиво колыхаться -- на поверхности ткани то что-то круглится, то что-то вздыбливается. Этакая Галатея наоборот -- не оживление статуи, а превращение человека в бесформенный и немой кусок гипса.

Затем к условному «собственному» белому миру художник решает добавить красок и бросает трем персонажам цветной тряпичный клубок. Персонажи клубок разматывают и обнаруживают три сшитые между собой рукавами футболки -- красную, желтую и синюю. Кто-то влезает в горловину одной из тряпок, кто-то -- в рукав другой. Все это тянется, персонажи меж собой переплетаются, потом расходятся... Но переплетения и перемещения примитивны -- видно, что автора они не только не интересуют, но раздражают. Цель -- лично сотворенная форма. Люди добредают до стоящих у задника столов (после того как с них были сдернуты скатерти, они во фронтальной проекции превратились в подобие больших рам) и в этих рамах застывают. Тем и кончается спектакль.

Медленное занудство этой самой «Интуиции формы» -- не самый большой ее грех, как и невеликая изобретательность постановщика. Да и юношеское отрицание элементарных сценических (ритмических хотя бы) законов тоже не особенно страшно. Детские опыты -- пусть на профессиональной сцене -- есть детские опыты, вырастет -- поумнеет. Немного пугает то, что человек явно стремится остановить время. Что вырастать -- кажется -- не хочет. Для всех и всегда это кончалось плохо -- вспомните Дориана Грея.