В фильмах Михаэля Ханеке всегда происходило множество неприятных вещей. Там маленьких девочек глушили электрошоком для убоя свиней, благовоспитанные подростки до смерти издевались над выехавшей за город семьей, нелегальные эмигранты плевали в лицо Жюльетт Бинош, а о том, что происходило с несчастной пианисткой и вовсе стоит промолчать. Впрочем, по мнению прогрессивной кинообщественности, весь этот нечеловеческий ужас должен был послужить поучительным примером для разудалых постмодернистов нового поколения, низведшим на экране насилие и отвращение до уровня чисто визуального гэга. Так что в новый миллениум Ханеке вошел на правах классика и почти что пророка.

В последнем на сегодня своем фильме Ханеке обратился к наивысшему обобщению, рассказав ни много ни мало о конце света. Вернее, о сумерках, предшествующих последней битве, о том времени, которое в «Старшей Эдде» как раз и именовалось «временем волка». Впрочем, никаких хтонических чудовищ в фильме нет и в помине. Все начинается с того, как семья обывателей (отец, мать, двое разнополых детей) приезжает в свой загородный дом. Но там уже успели обосноваться беженцы из ниоткуда в никуда. Тоже семья -- с тем лишь отличием, что у незваного гостя в руках ружье, которое он незамедлительно использовал, убив хозяина дома. А в одночасье овдовевшая Анна (Изабель Юппер) хватает детей под мышку и отправляется в долгое и утомительное путешествие по миру, который угасает на глазах. Нет электричества, нет бензина, в промозглой слякоти в последний раз вспыхивает огонек дышавшей на ладан зажигалки. На землю опускаются сумерки, и экран погружается в непроглядный сумрак. В потемках Анна с детьми прибивается к импровизированной коммуне таких же, как они, изгнанников и скитальцев, которые даже и не пытаются сохранить между собой человеческие отношения и уповают только на некий мистический поезд, который время от времени проходит по уцелевшим железнодорожным путям, чтобы увезти своих пассажиров в еще большую неизвестность.

Смотреть фильм оказалось совсем не так невыносимо, как свидетельствовали очевидцы, видевшие его сначала вне конкурса в Канне (в основную программу фильм не попал, так как небольшую роль в нем сыграл тогдашний председатель каннского жюри Патрис Шеро), а потом и в Москве. Во всяком случае, пресловутая тьма на экране не кажется чем-то нарочитым и мешающим: именно так подобное кино и следует снимать. Но разбираться в сомнамбулическом перемещении усталых персонажей-зомби нет никакого желания. Деградация человеческой природы, показанная на экране, не шокирует и не заставляет задуматься о последних временах, но попросту утомляет, как затянувшаяся воскресная проповедь, в которой нет и искры подлинной веры. Многозначительные мессианские образы кажутся легко прочитываемыми штампами, а отстраненность авторского взгляда несложно принять за напыщенное равнодушие. Ночью, конечно, все волки серы. Но не до такой же степени! Куда больше об истинном ощущении человека на краю всего и вся дает, скажем, фильм Дэнни Бойла «28 дней спустя», который Ханеке и его сторонники наверняка бы записали в число картин вредных и спекулятивных. Но мир полувымерших от вируса агрессии пригородов Лондона кажется куда более убедительным и достоверным, несмотря на потоки искусственной крови и зомби, рвущих на куски живых и относительно здоровых людей. Но пример Бойла в данном случае, пожалуй, неуместен. Если с чем и сравнивать «Время волков», то скорее с не самыми удачными лентами нашего соотечественника Константина Лопушанского. Последний, к слову, назывался как раз «Конец света».

В финале «Времени волков» маленький сын Анны, наслушавшись легенд полубезумного старика, собирается совершить ритуальное самосожжение. В этот момент внутри на самом деле зарождается нечто, напоминающее катарсис. Кажется, что если мальчик все-таки превратится в живой сполох, то жестокие небеса примут жертву, серые тучи развеются сами собой и мир наконец-то вправит на место свой вывихнутый сустав. Впрочем, для Михаэля Ханеке подобный финал наверняка показался бы «спекулятивным». И поэтому мальчика останавливают мудрым указанием: «Главное, что ты собирался это сделать». Что же, попытка не пытка.