Рассказывая о книге Жермены де Сталь «Десять лет в изгнании», я упустил одно важное обстоятельство: «О.Г.И.» выпустило это незаурядное издание в рамках серии «Перекресток культур», стоящей серьезного читательского внимания. Незадолго до «Десяти лет в изгнании» под эгидой «Перекрестка...» появились биография первого издателя «Доктора Живаго» Джанджакомо Фильтринелли, написанная его сыном Карло Фильтринелли (перевод с итальянского Я. Токаревой и И. Заславской), и книга лауреата Нобелевской премии Сигрид Унсет «Возвращение в будущее» (перевод с норвежского Э. Панкратовой).

Подобно мадам де Сталь, Сигрид Унсет пришлось побывать в нашей стране, спасаясь бегством от страшного врага -- только не от Наполеона, а от нацистов, оккупировавших Норвегию в 1940 году. Де Сталь искала свободу в Англии, автор исторической трилогии «Кристин, дочь Лавранса» (эта «Илиада севера» и принесла Унсет высшую для литератора награду «за яркое и убедительное изображение средневековой Скандинавии») -- в США. Путь туда лежал через нейтральную Швецию, сталинский СССР (Унсет пришлось пересечь всю страну с запада на восток) и Японию. Две недели, проведенные Унсет в СССР, не одарили изгнанницу счастливыми воспоминаниями. Повсеместные бедность, грязь, дискомфорт и безвкусные портреты Сталина приводят писательницу к печальным выводам: «Многие предсказывают, что если нацистский режим в Германии потерпит крах и немецкий народ сможет ускользнуть из удушающих объятий нацистской партии, то, вероятно, немецкая касса господ сосредоточит свои усилия на том, чтобы осуществить здесь у себя коммунистическую «революцию»... Ведь в тоталитарном государстве, как я предпочитаю называть любую принудительную систему, господа являются привилегированной частью населения, и, таким образом, если ситуация окажется опасной для владычества немецких господ, у них не останется иного выхода, как перейти от имперских идей и идеалов Третьего рейха к коммунистическому режиму». История, как известно, привела к «обратному» варианту, но от того горькие соображения Унсет остроты своей не теряют. Как и ее мысли о врагах демократии, что готовы поддержать любую военно-деспотическую структуру, коли украшена она будет красным флагом.

Впрочем, дороги западных левых интеллектуалов бывают и более прихотливыми. Джанджакомо Фильтринелли, выходец из семейства богатейших итальянских патрициев, стал коммунистом в пору борьбы с «родным» фашизмом. Таковым «красный миллионер» оставался и позднее -- и когда входил в резкий идеологический конфликт с Москвой, открывая миру великий роман Пастернака, и когда спонсировал «красные бригады». Жизнь этого человека похожа на авантюрный роман. Загадочная смерть магната и террориста, мечтателя и провокатора, случившаяся 14 марта 1972 года, под мачтой линии электропередачи, роман этот достойно венчает. «Отец есть отец, а я -- его сын. Что осталось, то осталось. Тоски нет... Я видел, как он опрокидывал столы, которым полагалось быть празднично накрытыми, «ибо все, буквально все должно измениться и изменится»... Он предупредил меня о том, что разрыв сердца обрывает жизнь без предупреждения, но я не видел, как он стареет вместе с историческим компромиссом и двусторонней катарактой. Взрыв (тот самый, под мачтой. -- А.Н.) произошел от неверного движения на поперечной перекладине (от трения ткани кармана о колпак часов, а не от вовремя сработавшего детонатора), а быть может, кто-то поставил механизм на минуты вместо часов? Ответ нужен для завершения рассказа, а вовсе не для выяснения того, что воистину важно».

А вот Вадиму Козовому, поэту, переводчику, эссеисту, узнику советских лагерей и достойному собеседнику рафинированных европейских интеллектуалов, сколько я понимаю, всегда было нужно выяснять, что воистину важно. Об этом буквально кричит каждая строка его прозы, составившей книгу «Тайная ось» (М., «НЛО»). Здесь соединены подцензурные советские публикации (предисловие к роману о Тристане и Изольде, статьи о Бенедикте Лившице и Поле Валери), статьи, писавшиеся в годы парижской свободы, размышления о собеседниках-современниках (музыковеде и философе Петре Сувчинском, филологе и коллекционере Николае Харджиеве), внежанровая проза (русская и французская), отрывки из писем. Звучит голос Козового так:

«...Я вот Николая Павловича за приписываемое ему (кажется, напрасно) словечко о Лермонтове не кляну. Судьба! И нет у поэта никаких особенных прав. Больше того: поэту приличествует околевать в гнойной яме, в канаве придорожной, на гангренозной подстилке или голой доске в паршивой лечебнице (Рембо) или в захолустной избе (Хлебников). Такой конец, без привнесенной почитателями «поэтичности». Удавившийся в ночлежке Нерваль, обыдиотивший Батюшков, подбирающий окурки Розанов, без следа сгоревший в своей берлоге Лотреамон... несть им числа. И без романтических поэтизмов; вот уж действительно: собаке собачья смерть. Кафка, сгорающий кротко в безвестности от чахотки, Мандельштам в кругу сук и сучищ... А когда возводят в поэтический перл утонувшего хромого Байрона или рисуют патетические картины пушкинской дуэли... нечего сказать. Молчу. Кое-какие противоположные примеры должны служить доказательствами от противного. Теперь и подавно. Разучились околевать. Все это -- в ту же задуманную книгу... ибо, кто знает, есть еще порох в пороховницах; самое поразительное, что в письмах тебе нахожу порой нужный порыв и правильные слова... ночью спонтанно и вулканически... а потом снова немею. Ибо вне литературы, чтоб ей пусто было».

А о книге Сергея Боровикова «В русском жанре» (М., «Вагриус») мне по всем законам писать не положено. Потому что уже написал -- предисловие к этой самой книге, называется «Роман о русской прозе». Однако и умолчать о ней вовсе не могу. Потому что книга эта -- собрание пестрых заметок о нашей жизни и словесности -- мне сердечно близка. Наверное, иногда можно и служебным положением злоупотребить, и корпоративную этику в сторону подвинуть. Что же делать, если хочется, чтобы как можно больше читателей попало на перекресток, где русский жанр (то есть дух) и, как легко догадаться, Русью пахнет.