Пьеса, которую Сергей Колосов выбрал для бенефиса своей жены Людмилы Касаткиной, была, по всей видимости, найдена им в самом дальнем углу самой пыльной полки. Объяснить сей странный выбор можно лишь тем, что классик советского телевидения поставил свой предыдущий спектакль пятьдесят лет назад и все эти годы хранил верность эстетическим идеалам той поры. Написанная в 50-х забытым еще при жизни американским драматургом Джоном Патриком "Странная миссис Сэвидж" представляет собой весьма характерный симбиоз бенефисной комедии и социалистической агитки. Вдова миллионера Сэвиджа унаследовала все огромное состояние своего мужа и в филантропическом приступе раздает его на всякие социальные нужды. Дети Сэвиджа от первого брака, которых героиня вырастила и воспитала, сочтя, что их приемная мать не в себе, упекают ее в одну маленькую психиатрическую больницу. Но тут выясняется, что с умом у слабоумной все в порядке -- состояние обращено ею в ценные бумаги, а последние спрятаны в надежном месте. Алчные дети -- сенатор, судья и избалованная красотка Лили-Бэлл -- пытаются выяснить местонахождение бумаг, миссис Сэвидж их дурачит, а пациенты маленькой психиатрической больницы ей в этом помогают. В результате персонифицированное в сумасшедших добро побеждает воплощенное в представителях политического истэблишмента зло.

Ходульные сюжетные повороты и кондовый текст в кондовом же переводе Тамары Касаткиной заставляют предположить, что пьеса эта обречена на провал. Но думать так могут лишь те, кто не верит в волшебное искусство сцены и не видел запечатленный на пленку спектакль Театра им. Моссовета, в котором миссис Сэвидж сыграла Вера Марецкая (поначалу эту роль исполняла Фаина Раневская, но спектакль с ее участием отснят не был). Марецкая, как, вероятно, и Раневская, превращала комедию в буффонаду. Ее странность была не социальной, а театральной -- всепобеждающий бурлеск на фоне вымученного психологизма с советским лицом. Гротескные ужимки и бесподобные интонации великой актрисы вспоминаешь сразу, как только со сцены доносятся первые фразы ее коронной роли.

В Театре Армии решили обойтись не только без эксцентрики, но и без тени юмора. С пьесы смахнули пыль и прочитали текст Джона Патрика со всей серьезностью и искренней верой в его социальный пафос. Миссис Сэвидж, напоминающая в исполнении Людмилы Касаткиной всех положительных героинь советских фильмов Сергея Колосова, два акта страдает от несовершенства мира и проваливает все репризы. Униженные и оскорбленные обитатели маленькой психиатрической больницы сплачиваются в борьбе с меркантильными хозяевами жизни. Кульминации эта борьба достигает во втором акте, когда дети со злобными, как у олигархов, лицами, решают ввести сначала своей матери, а потом и одной из пациенток, миссис Пэдди, опасное лекарство, заставляющее людей говорить правду. Сумасшедшие, словно герои-партизаны на допросе у немецко-фашистских захватчиков, то хранят презрительное молчание, то гонят очевидную дэзу. Миссис Сэвидж трагедийно вздыхает и закрывает руками лицо. В финале, когда зло уже попрано, она выходит на авансцену, вглядывается в зал и открывает зонтик, превращаясь из матери Марии в пожилую Мэри Поппинс. Научив сумасшедших и их врачей жить, любить и верить в добро, просветленная героиня улетает в поисках новых приключений. "Двери открыты для вас. Выполняйте свой долг", -- напутственно говорит ей медсестра.

Вплоть до этого момента происходящее на сцене воспринимается как отличный повод для полноценного критического стеба. Но дальше происходит чудо. Людмила Касаткина с навернувшимися на глаза слезами спускается в зрительный зал и, простирая к публике руки, обходит его по всему периметру. Зал в немом восхищении встает и устраивает актрисе овацию. Их единение растет и почти переходит в соборность. И всякая ирония по отношению к происходящему совершенно обессмысливается. Искренность этих слез (с обеих сторон), как и искренность режиссерско-актерских намерений, сомнению не подлежит. Не говоря уж об искренности чувств пожилого режиссера к своей знаменитой жене. На поклонах он выходит на сцену и трогательно припадает к ее руке. Эти несколько минут человеческой искренности искупают два с лишним часа сценической фальши. Из зала выходишь с чувством глубокого эстетического неудовлетворения и твердым желанием творить добро, помогать пациентам маленьких психиатрических больниц и хотя бы на время променять иронию зоила на искренность простого зрителя.