Пока на сцене Мариинского театра гастролировали именитые западные труппы, на сцене Александринки, чья сцена летом сдается балетным антрепризам, иностранцы при полных аншлагах отсматривали старую классику -- «Лебединое озеро», «Жизель», «Спящую красавицу» в редакциях Вячеслава Гордеева. В последних двух балетах в главных партиях дебютировала 19-летняя Мария КОЧЕТКОВА -- выпускница МАХУ, призер многих балетных конкурсов, ныне артистка English National Ballet (вторая по значению лондонская труппа). С балериной в Петербурге встретилась Екатерина БЕЛЯЕВА.

-- Маша, вы учились какое-то время у Софьи Головкиной, легендарной директрисы Московского училища. Что вы скажете о ней?

-- Вы знаете, она принадлежит к уходящему поколению людей-гигантов, которые созданы для определенного дела и мало кто может их заменить. Головкина следила за дисциплиной, а дисциплина в балете -- половина дела. Порядок внешний сочетался со строгой дисциплиной тела -- она готовила всех своих девочек к репертуару, который идет в Большом театре.

-- Но вас-то она выгнала из своего класса..?

-- Да, я не соответствовала ее стандартам из-за небольшого роста и из-за слишком подвижных ног. Она считала, что у меня не московская школа.

-- А какая?

-- Не знаю, но я всегда интересовалась петербургской школой, добывала кассеты с мариинскими балеринами -- Захаровой, Вишневой. Ни одна из балерин Большого театра меня не интриговала, не было имен, которые бы волновали. Другое дело -- Мариинка, где девочки из кордебалета быстро получают роли.

-- Разве вас не звали в Мариинский театр?

-- Да, Махар Вазиев меня приглашал после конкурса в Казани, где я не слишком удачно выступила, да что там говорить, просто упала с высокой поддержки в «Щелкунчике». Мне было всего 16 лет, это был мой первый конкурс, я никого из директоров трупп тогда в глаза не видела, а Махар Вазиев и Вячеслав Гордеев тогда настояли, чтобы я осталась до конца конкурса, выступила на гала, и дали мне приз «Надежда». Конечно, можно было тогда попробовать пойти в Мариинку, но я хотела закончить образование в Москве, тем более что я начала работать с Валерием Дмитриевым (педагог характерного танца в МАХУ. -- Ред.). В училище редкость, когда работают индивидуально для тебя, то есть тебя замечают как отдельного персонажа, и Дмитриев первый, кто помог мне почувствовать мои особенности.

-- А с кем вы поехали на Prix de Lausanne, ведь на этот конкурс учеников, где можно выиграть стажировку в лучших балетных труппах, участники обычно едут с педагогом?

-- Я поехала одна, но мне очень повезло встретить там Алекса Урсуляка (русский педагог-эмигрант, в прошлом директор Штутгартского балетного училища. -- Ред.).

-- Он когда-то учил Малахова английскому в Штутгарте, чтобы тот мог хоть что-то понимать на репетициях. Урсуляк всегда помогает русским. Как вы думаете, почему?

-- Не только он такой. Это сила русской школы. Мы находим друг друга в любом месте. Когда после Лозанны я получила стажировку в «Ковент-Гарден», там преподавали Александр Агаджанов и Михаил Мессерер. У меня был не тот статус, чтобы иметь личного педагога, но они безвозмездно работали со мной и вообще помогали адаптироваться в английской среде.

-- Это личная привязанность людей или русская балетная болезнь?

-- И то и другое. Когда я работала в Лондоне, то была удивлена равнодушием артистов кордебалета. Для них балет -- это неплохая работа, и все. Они собирались на гастроли в прославленный, как в России считают, Большой театр и закладывали полные чемоданы соков, полагая, что в Москве молоко только из бочек наливают, нет супермаркетов и вообще нет цивилизации. Имен русских танцовщиков они совсем не знают. Поразительно. А среди русских до сих пор есть люди, которые просто больны балетом.

-- Почему же вы все-таки переходите в Национальный балет из Королевского?

-- Обычная политика. Когда я шла в «Ковент-Гарден», директором был австралиец Росс Стреттон. Он продвигал молодых танцовщиков и ратовал за свободный современный репертуар. Власть переменилась, пришла Моника Мэйсон, и воцарился викторианский застой -- никаких молодых, только старые балерины, латиноамериканцы и балеты Макмиллана. Но и у нее истечет когда-нибудь контракт, так что, может, я еще и вернусь в «Ковент-Гарден». А пока мне предложили контракт в Национальном балете. Здесь обширный репертуар, энергичный руководитель, есть что танцевать. Приглашают много молодых, пусть и неизвестных балетмейстеров.

-- А вы уже пробовали себя в современной хореографии?

-- Совсем немного. Я встретила в «Ковент-Гарден» одну девушку из Новой Зеландии, она стажировалась там как хореограф, но еще не имела постановок. Я попросила ее сделать для меня номер, так как собиралась на конкурс в Люксембург. Принесла музыку Рахманинова, надела черную тунику и приготовилась делать то, что она скажет. Я тогда «золото» получила в Люксембурге, а хореограф -- уверенность в своих возможностях.

-- За год, проведенный в «Ковент-Гарден», вы подружились с кем-нибудь в труппе?

-- С Тамарой Рохо прежде всего. У нее тоже небольшой рост, она прошла сложный путь, прежде чем стать principal в Королевском балете. Она училась у педагогов из Вагановки и помогла мне понять природу сумасшествия Жизели в конце первого акта. Я все слушала музыку безумных композиторов, думала оттуда что-то получить, а она мне порекомендовала посмотреть на эмоции Бьорк в фильме Ларса фон Триера «Танцующая в темноте». Это очень помогло.