Название этого балета переводят по-разному. The Rogue Tool -- это и «отмычка», и «проказник» и даже «бешеный слон». На иврит в известной израильской Batsheva Dance Company, где нидерландский танцовщик и хореограф Пол Селвин Нортон впервые поставил спектакль, название перевели как «Демонический ключик». В театре «Русский камерный балет «Москва», где Нортон сделал The Rogue Tool всего за месяц, предпочли другое название -- «Взлом». Учитывая, очевидно, обстоятельства, при которых постановка вообще стала возможной. Год назад, после «Золотой маски», в рамках которой Пол Селвин Нортон давал мастер-классы по конструированию движения, танцовщики балета «Москва» буквально за руку привели голландца к своему директору и объявили, что хотят иметь в репертуаре что-нибудь действительно современное и радикальное. То есть Нортона.

Медик по образованию, Нортон пришел в танец только в 24 года. Его манера двигаться абсолютно индивидуальна, хотя и напоминает многим о стиле знаменитого конструктивиста Уильяма Форсайта, в труппе которого Нортон действительно работал, но не как исполнитель, а как участник импровизационного проекта, в котором каждый мог создавать собственную хореографию. Визуально танец Нортона выглядит как смесь брейка, классики и контактной импровизации, но о влияниях с ним говорить опасно. Телесная автономия для Нортона понятие священное. Как, впрочем, и для всех представителей новой генерации танцовщиков contemporary dance, по большей части самородков и индивидуалистов. Не задержавшийся ни в одной крупной компании, свободолюбивый Нортон живет от проекта к проекту, для каждого из которых сам находит и артистов-единомышленников, и композиторов, и спонсоров.

Его философия движения проста в декларациях, но в практическом использовании невероятно сложна. Как и искусство японской бумажной техники оригами, принципами которой Нортон руководствовался в создании балета The Rogue Tool. В этом спектакле об аутсайдерах и манипуляторах, навеянном детскими воспоминаниями о фотосафари в Африке, где Нортон родился, у каждого из одиннадцати танцовщиков есть шанс «свернуть тело» в уникальную форму. «Как взбесившийся слон изгоняется из своего стада из-за непредсказуемого и опасного поведения, так каждый исполнитель в балете изгоняется массой из общего движения и вынуждается к танцу в радикально иной пластике», -- поясняет Нортон.

Почти пустое пространство сцены представляет собой некий условный сад, в котором вместо деревьев «растут» металлические спицы да «гуляют» дымчатые, сделанные из бумаги слоны-оригами. Этот сюрреалистический пейзаж кажется безжизненным и плоским только поначалу. Постепенно он насыщается живой энергией сменяющих друг друга танцовщиков -- их тела закручиваются в синхронные спирали, взаимодействуют в сложнейших сплетениях, солируют, как клетки под микроскопом. Периодически, как в детской игре «море волнуется -- раз», артисты замирают, раскладывая тела на спицах-подставках. Приблизительно так, как размещают скелеты вымерших животных в музейных экспозициях.

Кульминация этого сумасшедшего дансинга -- почти десятиминутное соло человека-хамелеона, в руках которого то ли милицейский жезл, то ли волшебная палочка, то ли чаплинская трость. Он сам себе раб и хозяин, творец и исполнитель. Сам себя строит и сам себя разрушает, на немыслимой скорости примеряя мимику, повадки, пластику самых разных культурных героев -- от площадного шпагоглотателя до киношного Чарли Чаплина.

«Я взял эту идею из психоаналитики, -- поясняет Нортон. -- Есть такая болезнь, когда человек имитирует все, что видит. Есть история о женщине-бомже, которая впитывала до 50--60 образов. Чтобы избавиться от них, она принимала самые разные обличья. Эта женщина стала своеобразным «бешеным слоном» в Нью-Йорке. Я решил экстраполировать эту идею в соло. Это быстрый, комичный, но в то же время жестокий и трагичный танец». Это соло Нортон, как правило, исполняет сам. Удивительно, что в Москве он нашел артиста, способного принимать самые разные телесные обличья с не меньшей виртуозностью. Ошеломил, впрочем, не только Роман Андрейкин, исполнитель соло человека-хамелеона, но и вся труппа, как по мановению волшебной палочки преобразившаяся из сборища бывших гимнастов, циркачей и балетных пенсионеров (таков уж имидж балета «Москва») в крепкую команду высококлассных профессионалов.

Проблема теперь в том, как «содержать» в репертуаре этот совершенно маргинальный спектакль. В пару часовому балету Нортона пока нечего поставить. После дивертисмента из нафталинных миниатюр, идущих в первом отделении, часть публики благополучно испаряется. Не подозревая, что после антракта их и ждет тот самый интеллектуальный и одновременно зрелищный современный танец, о котором много говорят, но который мало кто видел -- живьем и на родине.