Уроженец селения Рота Фуори североитальянской провинции Бергамо Джакомо Кваренги воплотил в жизнь «античную мечту» государыни Екатерины Великой. Его постройки (среди которых и Александровский дворец в Царском Селе, и здание Академии наук, и Смольный институт, и Ассигнационный банк, и Эрмитажный театр в Петербурге, и Гостиный двор в Москве) оказались образцом для всех русских зодчих. Да что там зодчих -- всей культуры, принявшей за эталон вкуса стиль античности, ее язык и правила. Изучивший и обмеривший «знатнейшие» римские храмы (прежде всего Пантеон) и виллы ренессансного архитектора Андреа Палладио, Кваренги вывел универсальную формулу организации пространства в согласии с мудрым «глазометром» древних. Ордер, портик, карниз, фриз, пилястры, двери и окна -- все рассчитано до микрона. Каждый профиль и рельеф участвует в созидании такой таблицы мироздания, что задает человеку идеальную траекторию не только движения в пространстве, но и поведения, чувств, образа (строя!) мыслей.

Чем отличается стиль античности от античного «ремейка» Кваренги? Тем же, чем сочинения Платона от сочинений Канта. Трагическим переживанием границ проектирования и, как следствие, переживанием себя как субъекта знания. Как личности.

Вот эту-то субъективную модальность «античного проекта» Кваренги и представляет уникальная выставка рисунков, открывшаяся в ГМИИ имени А.С. Пушкина. Рисунки привезли из Бергамо и Милана и сначала показывали в юбилейном Санкт-Петербурге (в залах Эрмитажа). На выставке почти полностью представлен фонд произведений Кваренги в Кастелло Сфорцеско (Милан), сформированный еще в XIX веке коллекционерами Антонио Гуаскони и Паоло Гакффури. Многие листы были приобретены ими у сына Кваренги, Джулио, вернувшегося после смерти отца в 1817 году в Италию. Изящная и мудрая экспозиция организована по трем тематическим разделам: пейзажи-фантазии и рисунки-каприччио, архитектурные проектные рисунки и чертежи, работы по отделке интерьеров, оформлению мебели и убранства. Журчащие прихотливые линии -- пером и тушью по белой бумаге -- проявляют странные буколические пейзажи с кавалерами, дамами, кудрявыми деревцами, оплетающими своды, колонны, арки. Субъективная модальность «итальянской рапсодии» Кваренги представлена руинами. Памятью. Память деформирует правильные таблицы, заставляет любить то, что фрагментарно, незавершенно, трачено временем, с царапинами и кракелюрами. Воспоминания -- удел не героев, а людей жалостливых (но не жалких), сентиментальных. Частных людей.

Частные люди -- люди особенные. Частный человек Джакомо Кваренги забавлял всех своим огромным носом. Нос архитектора служил поводом постоянных насмешек и шаржей. Особенно доставалось Кваренги от его друга -- художника А.О. Орловского, который рисовал знаменитого зодчего то в виде Амура, то едущего верхом на черепахе. И главной достопримечательностью служил толстый мясистый нос архитектора. Кваренги с носом жили очень даже дружно. На шаржи мастер не обижался: «При всей своей вспыльчивости я отходчив и не могу обидеть даже мухи». Разлад частных людей с собственными носами произошел тогда, когда на приватность посягнула инфернальная, бесчеловечная машина государства. Когда исчезло пространство памяти. Когда Петербург застроился дурной бесконечностью казенных фасадов (якобы античных, с колоннами, но без вкуса, души и мастерства). Тогда появился Гоголь, а с ним коллежский асессор Ковалев. Тогда в Петербурге, которому носатый Кваренги отдал столько сил и любви, стали твориться загадочные вещи. «Я не хочу, мне не нужен нос!» -- вопил подсмотренный и описанный Гоголем в «Невском проспекте» Шиллер («не тот Шиллер, который написал «Вильгельма Теля»... но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице»). «Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и поднявши вверх голову... Возле Шиллера стоял Гофман, не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы... Гофман держал (Шиллера) за этот нос двумя пальцами и вертел лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности...» Шиллер неистовствовал: «У меня на один нос выходит три фунта табаку в месяц... Я не хочу носа! Вот мой нос!»

Когда б Кваренги увидел эти игры! Да и то... Какой Кваренги? Может, болванщик с Миллионной улицы, друг Шиллера и Гофмана? «Наш», екатерининский Кваренги - хорошо, что не увидел. Нос к носу -- нос не увидать.