Некоторое время тому назад, когда все просвещенное театроведение ломало голову над вопросом, имел ли моральное право Александр Ширвиндт занимать пост главного режиссера театра при живом Валентине Плучеке, я, не задумываясь, отвечала на этот вопрос положительно. Элементарная логика подсказывает, что руководитель театра должен быть человеком дееспособным. Как минимум, в юридическом смысле. Не худо, если еще и в творческом. Юридическая дееспособность нового руководителя сомнению не подлежала, что же до творческой, то наивно полагать, что главный режиссер Театра Сатиры -- кто бы им ни стал -- мог бы составить конкуренцию Льву Додину, Каме Гинкасу или Петру Фоменко. В сознании зрителей и критики этот театр менее всего ассоциируется с режиссерскими поисками, как, впрочем, и с сатирой. Скорее -- с доброй непритязательной шуткой, блистательным конферансом, актерской песней и кафешантанным весельем. В годы застоя и отсутствия антреприз именно здесь культурно отдыхали трудящиеся, с радостью узнавая в лицо артистов, дорогих гостей всех "Голубых огоньков". Уже тогда Театр Сатиры медленно, но верно начал превращаться в театр эстрады. В последние годы превратился окончательно. И кому же, как не лучшему конферансье всех времен и народов было его возглавить. В конце концов, качественная реприза куда лучше драматического надрыва, ежели он трачен молью.

Ясно, что первый спектакль, выпущенный Ширвиндтом в качестве главного режиссера, должен был продемонстрировать верность традиции, единство труппы и вообще стать визитной карточкой театра в эпоху нового царства. Подоспевшее шестидесятилетие Андрея Миронова казалось для этого поводом самым подходящим. Любовь к комедийному романтику (или романтическому комику) советской эпохи -- прекрасная база для консенсуса, ностальгии и старых шуток о разном. Все эти составляющие в новом опусе Ширвиндта с трогательно-семейным названием "Андрюша" налицо. В спектакле занята вся (или во всяком случае большая часть) труппы, на висящих над сценой трех экранах хроника сороковых перемежается с фотографиями Миронова из семейного альбома и кадрами, запечатлевшими его в любимых народом ролях. Народные артисты играют отрывки из спектаклей, поставленных некогда корифеем труппы, а потом, сбросив сценическую личину, рассказывают о том, как они с ним жили и работали. Артисты помоложе поют и пляшут а ля Миронов. Именно так и готовится обыкновенно несложное театральное блюдо под названием вечер памяти. Тем удивительнее, что опытный кулинар Ширвиндт, которому ассистировали не менее опытные Аркадий Арканов, Борис Мессерер и Юлий Ким, на сей раз явно забыл о пропорциях и перепутал некоторые ингредиенты. Спектакль, задуманный как ностальгический капустник, напоминает то инсценированное житие (в начале представления нам подробно рассказывают, когда и в каком роддоме появился на свет гений, в конце патетически сообщают, что артист ушел в бессмертие), то биографическое эссе в духе "Женских историй" Оксаны Пушкиной (зрители узнают, как маленький Андрюша вел переписку с находящимися в гастрольных разъездах звездными родителями, разглядывают на экранах мироновских жен, представленных в их кинематографических ипостасях, и стараются запомнить имена всех его детей и внуков). Имитация живого диалога в массовых сценах порой отдает агитбригадой, а воспоминания сатировских звезд кажутся тостами, произнесенными на поминальном застолье. В день премьеры атмосферу застолья дополнил одноименный спектаклю коньяк, который в изящных коробочках раздавали зрителям перед началом представления. В финале на авансцену под руки вывели Георгия Менглета, который высоким старческим голосом крикнул: "Почему-то очень хочется выпить!" и откупорил пятизвездочного "Андрюшу".

Если бы новый опус Театра Сатиры, который правильнее было бы назвать "Андрею Миронову -- человеку и коньяку", был одноразовой акцией, на его несообразности можно было бы закрыть глаза. (Рецензировать поминальные тосты, агитбригадные шутки и качество спиртных напитков -- дело для театрального критика неблагодарное и бессмысленное.) Спектакль между тем значится в репертуаре театра, а билеты на него в юбилейный день стоили у барыг около двух тысяч рублей. Иными словами, на продажу выставили то, что не следовало бы выставлять даже напоказ. Ведь мало того, что пошловатое веселье и вымученный пафос менее всего идут легкой грусти, которой пронизаны почти все лучшие мироновские роли, они еще и выглядят в исполнении народных артистов на редкость старомодно. Так что весь спектакль не покидает ощущение, будто, зайдя в дорогой с виду магазин, увидел на прилавке фетровые ботики "прощай, молодость". То, что остроумнейший и вальяжный Александр Ширвиндт примерил эти ботики не только на подведомственных ему артистов, но и на себя самого, показательно. Видимо, у Театра Сатиры, как у пожилой дамы, лучшее навсегда осталось в прошлом.