Двадцать девять сцен в первом акте, восемнадцать во втором, и все это за два часа с небольшим -- «Мастер и Маргарита» в пермском балете, сделанном на музыку Шостаковича, Баха, Питера Габриэля и цитирующем еще десяток сочинений, бежит по знакомому тексту, подпрыгивая и тараторя. Отлично придуманные сцены сменяются скучноватыми; хореограф (Давид Авдыш, завершающий свой первый сезон в роли главного балетмейстера пермского театра) то выдаст картинку, роману вовсе чужую, но ему почти равную, то займется пересказом на уровне школьного сочинения. Так и бросает спектакль то в жар, то в холод.

В жар -- с первой сцены, с декораций Семена Пастуха. Прославившийся в отечестве мариинским «Семеном Котко», где пореволюционная деревня существовала на раздолбанном звездными дождями Марсе, художник здесь придумал щетинистую морду трамвая, больше похожего на броненосец. Она маячит у черного задника, иногда скрываясь за ним, и лишь однажды выкатывается к авансцене -- натурально, когда Берлиозу отрежут голову. Над сценой Пастух повесил три бруска цвета раскаленного металла -- алый жар с сизым отблеском, колоссальные такие железяки. Они ритмично двигаются вверх-вниз, будто действие происходит внутри какого-то механизма. Государственная машина? -- да, конечно, это слишком ясно. Но работает. Как отлично работает мужской кордебалет -- создающие лихой ритм машины-труженики, что взлетают в воздух, вращаются и точнехонько приземляются. Поражает наличие среди них Берлиоза -- не интеллектуала, но агитатора-пролетария, способного подавить травоядного Ивана Бездомного чисто физической силой.

Взаимоотношения Бездомного и Берлиоза -- самое слабое место в спектакле. Немногим лучше дуэт Пилата и Иешуа -- и кажется, что хореограф просто боится мужских дуэтов. В первом случае -- лишь всплеск грубой силы (нога Берлиоза на груди Бездомного, бр-р), во втором -- дуэт условен донельзя, жесты абстрактны, словно хореограф опасается незапланированных гейских мотивов. (Актерам он не доверяет зря: крепко сбитый, мощный Пилат Игоря Шестерикова и блаженный Иешуа Ивана Порошина вполне смогли бы сделать дуэт и тоскливым, и почти нежным -- без всяких ненужных обертонов.) Но после дуэта Иуды (Константин Олюнин) и Пилата сомнение в способностях хореографа исчезает.

Пилат вызывает Иуду после казни Иешуа. Поступь Пилата тяжела, в каждом жесте -- тонна усталости. Иуда гибок, мягок, стоит коснуться его -- и в нем будто образуется провал, он деформируется под жестами Пилата. Но оплетающая эта мягкость слишком властна -- через минуту Пилат замечает, что лежит в той же позе, что и Иуда. И ужасается. И призывает Низу.

Спектакль дышит неровно, вкусовые сбои порой чудовищны (сотрудников НКВД изображают дамы в черных глянцевых плащах; очарованные Коровьевым и Бегемотом, они вдруг начинают отплясывать канкан -- и даже самый добрый критик в эту минуту пожелает, чтобы санкт-петербургский мюзик-холл, так обработавший потрудившегося там хореографа, немедленно провалился на месте). Но вот возникает Тайная вечеря: белый прямоугольник в черном заднике, стандартная мизансцена, но все апостолы -- дети. А Иуда -- взрослый. И щелкает что-то в груди, и что-то там смягчается. И еще: шествие на гору -- никакого дерева. Иешуа просто долго ползет по сцене. Без надрыва. Без обреченности. Через всю сцену за ним тянется алая лента. Вокруг медленно шествуют легионеры.

Бал у Воланда весьма хорош, хотя чертовски странен. Авдыш не стал раздевать героев, он лишь поменял их одеждой (костюмы Галины Соловьевой). Мужчины в женских платьях (седые фижмы, будто источенные в труху) и женщины -- в мужских аккомпанируют Воланду (Александр Волков) и Марго (Елена Кулагина). Те ведут феерический дуэт -- Воланд подбрасывает Марго, ловит, снова швыряет. Этому Воланду (кудрями, носом и манерами смахивающему на Дмитрия Нагиева) не то что недостает величия -- он вообще не знает, что это такое. Зато ему помимо незапланированного яркого темперамента присуще хладное любопытство, свойственное прообразу: на Марго он смотрит с ожиданием -- что еще вытворит? И отдаст ей ее Мастера без всякой просьбы.

Книга в руках Воланда вспыхивает живым огнем (и тут же заменяется целехонькой), но в финале, когда должно заполыхать все на свете, костер из тряпки вьется под вентилятором. Все сделано наполовину. И в последней сцене Иешуа удается привлечь к себе лишь четырех детей -- остальные уйдут за увлекшим их к колеблющейся тьме задника Воландом.