Вроде бы тридцатые. Вроде бы Париж. На фонограмме -- скрежетание Равеля, шипение радио, меняющего Жака Бреля на «Лили Марлен», ну и голосок Адольфа пробивается, конечно. Либретто -- «по мотивам произведений Эриха Марии Ремарка» (без уточнений; видимо, имеются в виду все произведения сразу) -- хореограф написал сам. Зовут хореографа Константин Уральский, за фамилией в скобочках стоят три буковки «США», что означает постановки в балете Айовы. Учившийся в московском балетном училище и затем в ГИТИСе человек при громадном дефиците хореографов в России применения на родине себе не нашел. Нынешняя премьера в Русском камерном балете «Москва» -- «Вальс белых орхидей» -- объяснила, почему.

Население Парижа Константин Уральский делит на две части: томных нытиков и жизнерадостных дураков, но и про тех, и про других рассказывает весьма нудно.

К первым относятся Герой (Айдар Ахметов), Героиня (Марина Александрова), некто по имени Элегантный (Бахтиер Солиев) и кордебалет «классической» части театра. Их наречие -- вальс, и они все кружатся и кружатся, с редкими перерывами на припадочные монологи (например, дама вдруг озаботится тем, какое платье ей надеть -- и будет долго цеплять одно, бросать, примерять следующее, пока на сцене не будет валяться несколько штук).

Ко вторым -- труженики кабаре в исполнении той части труппы, что занимается contemporary dance, и они ходят на руках, вертят шляпы на тросточках, ни о чем не волнуются и ни на какой лукавый излом не претендуют -- люди явно не кабаретные, нормальные цирковые. Выходы первых и вторых чередуются, как полоски у зебры. Где-то посередине -- Орхидеи, десять девиц в трико с растительным рисунком. На голове -- длинные белые перья, на запястьях -- искусственные цветы, и зачем они появляются среди толпы -- решительно непонятно.

Выстраиванием сюжета хореограф пренебрегает, взаимоотношения персонажей туманны. (Есть дуэт Героя и Героини -- мутный, но предположим, что любовный; когда рядом с Героиней появляется Элегантный, Герой не реагирует никак -- просто идет и садится в сторонке на скамеечку). Либретто задумчиво роняет слова: «Прикрываясь нарядами, как масками, люди пытаются скрыться от реальности, не замечая того, что продолжают нестись в гонке жизни, пропуская ценное и теряя себя». При этом врет: нет никакой гонки жизни. Вот это, что ли, гонка: очередной вальс, один из молодых людей грубо отталкивает свою партнершу, та падает. Молодой человек «разбивает» в танце другую пару, вытаскивая себе новую партнершу. Тот, что остался обездоленным, разбивает следующую пару. И так далее, причем образуются и чисто мужская, и чисто женская пары. И все это в ритме дыхания дохлой рыбы.

Периодически Уральский хочет чем-нибудь зрителя взбодрить -- тогда на сцену выкатывают инвалидную коляску с сидящим в ней стариком. Везет коляску полнокровная девица в санитарной униформе, вертя задом в мини-юбке. Старик в начале второго действия помирает, свернув по-воробьиному голову, а померев, вылезает из коляски и начинает выплясывать на авансцене. Радуясь, должно быть, что для него спектакль уже подходит к концу.

Зрители начали уходить с середины первого акта, в антракте валили толпами, во втором -- бежали самые стойкие. Спектакль провалился с тем же пустынным грохотом, что несколько лет назад сочиненная тем же Уральским «Улица». Почему хваткий и скупой менеджер, директор «Балета Москва» Николая Басин пригласил на постановку уже провалившегося человека? Деньги же никогда не вернутся. Но есть вещи важнее денег: мама хореографа -- главный редактор журнала «Балет». Вот увидите: журнал оценит эту жертву.