Слова критика -- это страшная сила. Дернула меня нелегкая назвать недавнюю ленкомовскую премьеру «генератором галлюцинаций», оно тут же и аукнулось. Я сетчаткой помню, как Александр Абдулов в конце 80-х играл в «Мудреце», а в действительности роль Глумова с самого начала была ролью Виктора Ракова. Мало одного наваждения: на Чеховском фестивале принял актера БДТ Андрея Носкова за питерца же Носкова Илью и сказал что-то по поводу его популярности. Извините, уважаемые господа артисты. Впредь обещаю проверять все и чаще употреблять глагол «не знаю» -- сейчас и начну.

Кто таков японский драматург Кунио Симидзу, не знаю. Мне ведомо лишь, что он сверстник Эдварда Радзинского (1936) и чуть старше, чем Александр Вампилов (1937--1972), Виктор Мережко (1937), Людмила Петрушевская (1938). Одним словом, «семидесятник»: оно и по почерку видно. Слава к нему пришла после сорока. Известным Кунио Симидзу сделала пьеса «Гримерная» (1977), ее режиссер Елена Невежина и поставила на Малой сцене МХАТ имени Чехова.

Персонажи «Гримерной» -- четыре актрисы: A, B, C и D. Актриса С (Марина Зудина) -- хозяйка гримерной, театральная прима, переживающая кризис среднего возраста: играет Нину Заречную, хотя по всему (в особенности по характеру) ей больше подошла бы роль Аркадиной. Актриса D (Юлия Шарикова) -- посетительница, полоумная суфлерша, которая мечтает Заречную сыграть. Актрисы А и В (Галина Киндинова и Янина Колесниченко) тоже мечтают об этой роли и вообще о сцене. Вернее, мечтали, пока были живы. Теперь они привидения, по-японски -- «юрэй»; не столько страшные, сколько жалкие, не столько злобные, сколько мающиеся бестолочью загробного бытия. Будь они обычными призраками, они бы, как все, баловались полтергейстом и материли спиритов при помощи чайного блюдечка, но А и В все-таки были актрисами (работали, впрочем, как и D, суфлершами). Кунио Симидзу между строк дает понять, что А и В совершенно бездарны, а D не лишена способностей, но профнепригодна. Так и должно быть: таланты после смерти переселяются на небеса, а бездарности оседают при театре. Гримерка, облюбованная привидениями, -- закоулок бессмысленной вечности, но покойницы не променяют ее ни на какой Элизиум. Если уж привидениям никак нельзя на сцену (А и В знают: нельзя), то что делать, как не куролесить в гримерке.

Самое замечательное из свойств режиссера Невежиной -- любовь к театру вообще, с рутиной, накладками, дрязгами... Актеры для нее прекрасны -- не тем, что талантливы, а тем, что актеры. Невежина влюблена в повседневное бытование театра, как способен только человек, сбежавший в театральный вуз после добропорядочного истфака МГУ. «Гримерная» для нее -- счастливая находка. Любить театр так, как любил его Белинский, это, конечно, большое дело, но маленькая суфлерочка, помешавшаяся от любви к искусству, выше Белинского.

Невежина пытается реанимировать романтический миф в самое неподходящее время. На актерскую зарплату сегодня не поживешь, конкурс в театральных вузах опустился ниже некуда, а артисты читают распределение так: я не занят? -- какая радость, будет время срубить деньгу на стороне. А тут восторженные дурынды в бурых хламидах буквально изнывают от счастья сесть за гримерный столик, примерить парик, фукнуть друг на дружку пудрой. Разумеется, никакие они не японки: стилизованный декор, остроумно придуманный Анастасией Глебовой и Владимиром Мартиросовым, сам по себе, а персонажи национальности не имеют. Люди театра, и только. «Я чайка!.. -- Нет, я чайка!.. -- Ты чайка? Ладно, тогда я актриса!» Подумаешь, нет их на самом деле -- на то и театр, чтоб отменять любое «на самом деле».

Я не уверен, что сюжет великой никчемной любви так уж отчетливо прописан в пьесе Кунио Симидзу. «Гримерная» тем и хороша, что заданных параметров в ней немного: режиссеру приходится напрягать воображение. Рыхловатая, бабская чувствительность актрисы А, стервозность В, подчеркнутое сходство D с Офелией -- все это придумано Невежиной. Даже возраст персонажей вполне условен: мало ли, что А убита во время второй мировой, а В покончила с собой позже. Этим обеспечена разность театральных вкусов, но сколько покойницам было в момент гибели, неизвестно, а после смерти навряд ли стареют. Твердо прописано одно: с переселением D в загробную жизнь отношения того света с этим меняются, однако и здесь Невежина исхитрилась. Она выстроила игру так, что вдруг возникает вопрос: а на каком свете мы сами?

Юлия Шарикова выходит на сцену в такой же «привиденческой униформе», как Киндинова и Колесниченко. То ли она призрак, явившийся напоследок попугать каботинку С, то ли уйдет в призраки на наших глазах -- неясно, да и неважно. Важно, что теперь привидения, вместо того чтоб сориться из-за роли Заречной, могут разобрать роли из «Трех сестер», и новенькая станет Ириной.

Представьте, как звучат заклинания -- «надо жить», «надо работать», «жизнь наша еще не кончена» и пр., -- когда их произносят существа, с которыми никогда ничего больше не случится. Как только представите, нечто случится: привидения впервые заметят зрителей. Тут доходит: игра строилась на том, что живые люди могут лишь ощутить присутствие потустороннего гостя, но не увидеть его глазами -- а мы их видели, и теперь они нас тоже. Получается, что мы в этом построении -- даже не тени, а тени теней, и поэтому простодушные призывы «надо жить» воспринимаем скептически. Впрочем, думать об этом поздно. Актрисы выходят на финальный поклон: аплодисменты продолжительны и заслужены.

«Гримерная» -- умный, изящный, веселый, короткий спектакль. На закуску -- самое оно. Аппетит, однако, лишь раззадорен: будем ждать, когда во мхатовском меню появится новое основное блюдо.