В пантеоне главных богов послевоенного музыкального авангарда ХХ века -- между фигурами Карлхайнца Штокхаузена, Пьера Булеза, Луиджи Ноно, Бруно Мадерны и других -- Лучано Берио занимал почетное и немного зыбкое место главного поставангардиста среди авангардистов.

Близкий друг и единомышленник Умберто Эко, слушатель знаменитых Дармштадских курсов, проповедовавших строгий сериализм, и ученик не склонного к европейскому эстетическому пуризму Луиджи Даллапикколы, внук органиста-импровизатора, любившего Верди, презиравшего Вагнера и сочинявшего отличные гавоты, польки и вальсы, муж и творческий партнер американской певицы армянского происхождения Кати Берберян (ее еще называли Марией Каллас авангарда) Лучано Берио испытывал такое удовольствие от расширения эстетических миров, что назвать его чистым авангардистом невозможно. Он был сериалистом, был электронщиком, как того требовала эпоха, но мастером одной технологической идеи не стал: «Музыка есть все, что слушается с намерением слушать музыку. Возможно, поиск границы, которая постоянно меняется, и есть музыка».

Он с изумлением и весельем обнаруживал случайные или принципиальные связи между эстетиками и эпохами, он наблюдал за тем, как формы эволюционируют -- то есть разрушаются, он был поклонником «великих лингвистов последних двух десятилетий» (сказано в 1987-м), вслед за ними упивался Джойсом и как заведенный виртуозно жонглировал музыкой и языком, сбивая с толку как слушателя, так и обе знаковые системы. «Меня интересует в музыке то, что имитирует и в некотором роде описывает чудесный феномен, лежащий в основе языка: звук, становящийся смыслом», -- говорил Берио. Он был постмодернистом от пяток до макушки.

Сходная терминологическая путаница преследовала известного апологета Берио Альфреда Шнитке, которого тоже именовали авангардистом, хотя техники он использовал постмодернистские (во многом придуманные Берио), а по сути был вообще скорее романтик. Собственно, о композиционных и эстетических принципах итальянского любителя смешивать трагизм и гогот, изощренность и тривиальность, архетипы и стереотипы, историческую пыль и исторические камни российская публика больше всего знает по некоторым опытам Шнитке. А сама музыка Берио здесь практически не звучала и не звучит. Люди здесь долго поклонялись главным образом адептам чистых авангардистских сущностей -- Штокхаузену или Булезу.

А тем временем Берио полагал: «Музыка никогда не бывает чистой; она -- отношение, она театр. Она неотделима от своих жестов». Берио высказывался даже еще определеннее: «Если кто-то говорит, что он хочет жить вне общества, на вершине скалы, порвать все связи с миром, то это все равно социальное решение. Мы по горло в обществе. Чистой, отделенной от социума музыки не существует. Это устаревшее разделение». Но, говоря это, Берио мало напоминал композитора-социалиста вроде Луиджи Ноно, а феномен политических партий считал окостеневшими формами общественных идеалов. Так что и по политической линии его музыка имела мало шансов сюда проникнуть.

Умный Берио не раз хоронил старые жанры, и более трепетного и изощренного отпевания оперы и симфонии в новейшей истории музыки не найти. Теперь придется похоронить его самого, повторяя слова, сказанные им об опере «Король вслушивается»: «Я уже начал прощаться и с оперой, и вообще с эпохой. Подобно Просперо, я скажу сам себе с оперной сцены: «Теперь наш пир закончен». Но это долгое прощание».

Вслед за своим другом литератором Сангвинетти Берио утверждал: «Мы все время носим в себе своих предшественников, уйму опытов, слой пыли на наших плечах». Теперь, после смерти композитора, и его музыка станет пылью, стряхнуть которую будет не под силу самым строгим пуристам.