Тридцать с хвостиком -- возраст для писателя рубежный, знаковый. Не всем удается, как Шолохову, практически в тинейджерстве отписаться многотомной эпопеей, чтобы следующие несколько десятилетий спокойно ждать "нобелевку". Чаще именно в промежутке между первой молодостью и вторым дыханием и начинает складываться авторский "путь", который сам по себе порой становится предметом рефлексии, раз и навсегда обозначенной хрестоматийной фразой Данте. Поляк Витольд Гомбрович в тридцать четыре публикует свой первый большой роман с бессмысленным названием "Фердидурка" (1938), где уже на второй странице мы читаем: "На полдороге жития моего очутился я в чаще темного леса" (перевод Андрея Ермонского), отправляясь затем вслед за автором блуждать в сновидческой атмосфере этого "леса", населенного сюрреалистическими персонажами. Невероятные приключения alter ego Гомбровича, Юзека Ковальского, помещенного доучиваться в шестой класс "кафкианской" школы дир. Пюрковского, чередуются c фантасмагорическими вставными новеллами о профессоре Филидоре и маркизе де Филиберте, причем фрагментарность повествования становится вполне сознательным приемом: ведь читатель "читает часть или отрывок, затем бросает, чтобы спустя какое-то время прочитать следующий отрывок, а нередко случается и так, что он начинает с середины или с конца, двигаясь назад, к началу... Да хоть бы он вдруг и прочитал целиком -- неужели же вы думаете, что он охватит взором целое и разберется в пропорциях и гармонии отдельных частей, если не обратится к специалисту?"

Русский перевод "Фердидурки", впервые опубликованный в "Иностранной литературе" десять лет назад, теперь выпущен питерским издательством "Кристалл" весьма смелым по нынешним временам 10-тысячным тиражом. Более привычен вдвое меньший тираж двух других книг: второго тома четырехтомника Джона Барта ("Симпозиум", перевод Вадима Михайлина) и сборника прозы Ежи Косинского ("Б.С.Г.-Пресс", перевод Ильи Кормильцева). "Конец пути" Барта и "Садовник" Косинского два года назад уже печатались в той же "Иностранке", а все остальное переведено впервые. Барт и Косинский -- почти ровесники, в одном и том же 1968-м, в пресловутые "тридцать с хвостиком", они опубликовали очень похожие по структуре книги, в которых целое складывается из отдельных внешне не связанных друг с другом частей.

Бартовская "проза для Печати, Магнитной ленты и Живого Голоса" под названием "Заблудившись в комнате смеха" представляет собой "чертову дюжину" рассказов, самим автором склеенных (в особой главке "Обрамляющий сюжет") в ленту Мебиуса, а весь цикл метафорически иллюстрирует жизненный путь человека. У Пелевина есть рассказ ("Иван Кублаханов"), в котором описаны ощущения человеческого эмбриона в материнской утробе, а в открывающем бартовский сборник "Ночном путешествии морем" повествование ведется от лица сперматозоида, пытающегося осмыслить свой "жизненный путь". А в рассказе "История жизни" Барт рассуждает "о том, что и его собственная жизнь может с изрядной долей вероятности быть не чем иным, как художественным вымыслом, фикцией, в которой он играет роль главного или второстепенного действующего лица".

Последняя фраза вполне справедлива применительно к Ежи Косинскому, который выстроил из сырого (и достаточно банального) материала своей реальной жизни красивый миф. В "Раскрашенной птице" (1964) Косинский описал страшное детство еврейского мальчика в оккупированной немцами Польше; книгу сочли автобиографической, что обеспечило автору громкое писательское имя. Вышедший в 1968-м роман "Ступени" (мозаика из отдельных коротких историй, сюжетов, фрагментов, окутанных мрачноватой атмосферой) был удостоен Национальной книжной премии США. А знаменитая (благодаря экранизации) повесть "Садовник" (1971), в которой неграмотный старик Шанс без усилий поднимается по "ступеням" светской и политической карьеры, конечно же, откровенная метафора жизненного пути самого Косинского.

В современной Польше учатся жить не у своих бывших соотечественников Гомбровича и Косинского, но у бразильца Пауло Коэльо, ставшего в последние годы самым читаемым переводным автором, занимающим три, а то и четыре первые места в списках бестселлеров. Лет пять назад "Вагриус" выпустил самую известную книгу Коэльо, "Алхимик" (перевод Александра Богдановского), однако в России она прошла практически незамеченной. Вторую, более успешную попытку пару лет назад предприняла киевская "София": новое, датированное 2001 годом, издание (совместно с московским ИД "Гелиос") вышло уже 10-тысячным тиражом (до польского триумфа, конечно, далеко, но все же...). "Алхимик" -- это лаконичная притча о мальчике, идущем собственным Путем навстречу Своей Судьбе и ловящем знаки, которые подает ему Душа Мира. Прописные буквы в словах, обозначающих Ключевые Понятия, соответствуют Прописным Истинам, к которым сводится нехитрая жизненная философия этой сентиментальной повести -- слушай свой внутренний голос; не верь, не бойся, не проси (сами придут и сами все дадут); сокровища рядом, но мы не умеем их найти. И все вроде бы хорошо (история трогательная, метафизика массам понятная), но развязка уж больно тривиальна: Цель, к которой мальчик долго и мучительно добирался, оказывается обыкновенным кладом, а метафизические "сокровища" -- сундуком с деньгами.

Настоящую же Истину Пути издательство "Время" предлагает искать вместе с китайским мудрецом Лао-Цзы, который сумел исчерпывающим образом описать законы мироздания еще 25 веков назад в поэме "Дао дэ цзин". С китайского эту поэму (именно как стихотворный текст) перевел живший в Бразилии (привет Коэльо) Валерий Перелешин. И если из неведомого Ничто, по Лао-Цзы, вышла вся Вселенная, то в самой его поэме можно обнаружить истоки разных сюжетов русской поэзии. Здесь и Тютчев ("Если имя ты назовешь, / То не имя оно, а ложь"), и Пастернак ("С успехом и провал соединен"), и даже Дмитрий Александрович Пригов ("Да, Истина настолько велика, / Что кажется -- ее и вовсе нет. / Но потому она и велика, / Что кажется -- ее и вовсе нет. / Иначе мелочью была б она"). Вышел "Дао дэ цзин" в изысканно оформленной серии "Триумфы", где появилась также одноименная поэма Франческо Петрарки в переводе Владимира Микушевича и "Возвращенный рай" Джона Мильтона в переводе Сергея Александровского.

Худо-бедно, но для зарубежной литературы наступил поистине "золотой век": тексты, которые по тем или иным причинам на русский раньше не переводились, теперь появляются один за другим -- только успевай следить. А вот лучшие работы по теории и практике перевода публиковались как раз тогда, когда выбор текстов был ограничен идеологическими и цензурными рамками. Книга переводчицы "Маленького принца" Норы Галь "Слово живое и мертвое" впервые увидела свет в 1972-м; сейчас, почти через 30 лет, в издательстве "Международные отношения" вышло пятое (и первое после смерти автора) издание этого умного и полезного пособия для практикующих переводчиков. Борьба с канцеляритом, буквализмами и просто непрофессионализмом остается актуальной даже в нашу прекрасную эпоху, а учиться лучше всего на чужих ошибках. "Уши его онемели", "Переулок неожиданно загнулся", "Девушки-индианки обступили нас обнаженной улыбающейся стеной смуглых тел"... Как ни рутинна работа редактора, но ловить в рукописи подобные перлы -- особое (хотя и с мазохистским привкусом) наслаждение.