Вальяжное название фильма Брета Раттнера «Семьянин» идеально подошло бы для новорусского глянцевого журнала докризисной поры -- толстого, запечатанного в целлофан, набитого рекламными листовками и купонами со скидками на велотренажеры. В принципе именно таким кино и оказалось. Но под красивой обложкой с портретами Николаса Кейджа и Тиа Леони скрывается и кое-что такое, что не позволяет просто добродушно посмеиваться над «Семьянином» как над очередной коробкой голливудского зефира в шоколаде. На сей раз зефир откровенно горчит, а шоколад отдает миндальным привкусом цианида.

Если в пресс-релизе сказано, что история, рассказанная в фильме, «перекликается со многими любимыми фильмами 30--40-х годов», это вовсе не означает, что даже после ...надцатого просмотра вы будете просветленно рыдать, как в первый раз (что неизменно случается со всяким, кто смотрит, скажем, «Эту прекрасную жизнь» Фрэнка Капры). Это значит, что действие застрянет в карамельном промежутке между Рождеством и Днем святого Валентина, на экране будет без счету воздушных шаров и гирлянд на шесть тысяч километров, а плакать будут в основном герои. Ну, и конечно, в основе сюжета будет фантастическое допущение (само по себе вполне любопытное). В 1987 году Джек расстался со своей возлюбленной Кейт, отправившись в Лондон поступать в магистратуру. Он не вернулся к ней через год -- и вообще никогда не вернулся, превратившись в бизнесмена-воротилу, обитателя роскошного пентхауса, неотразимого плейбоя-одиночку. Самодовольного и самодостаточного. «У меня есть все, о чем я мечтал в этой жизни», -- говорит он случайному собеседнику, чернокожему маргиналу с пистолетом в одной руке и выигрышным лотерейным билетом в другой. «Все, да не все», -- скалится маргинал и обещает Джеку «намекнуть», что на самом деле к чему. В результате на следующее утро Джек просыпается на окраине Нью-Джерси в ветхом доме и с Кейт под боком. Еще секунда -- и в кровать лезет вопящая дочурка, подушку слюнявит здоровенная псина, а из соседней комнате доносится недовольный вопль обмочившегося младшенького. Джек -- семьянин, вот уже тринадцать лет. Вместо устриц и божоле ему придется довольствоваться макаронами по-флотски, щедро залитыми кетчупом «Моя семья». В конце концов Джек поймет, о чем он на самом деле мечтал всю свою жизнь. И не захочет обратно в пентхаус. И бросится разыскивать чернокожего соблазнителя, который резонно заметит, что «намек -- он потому и намек, что не длится вечно». Поэтому Джеку придется разыскивать Кейт в реальной жизни. И снимать ее с самолета, тащить в кафе и пить кофе все время, пока по экрану не поползут финальные титры. Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь. На первый взгляд ничего особенно страшного -- кроме приторности, отсутствия по-настоящему забавных моментов и наличия Николаса Кейджа -- в картине нет. А некоторые из банальностей, что изрекают герои, могут показаться даже забавными.

Но -- страшно. Фильм, несмотря на всю свою плюшевую кукольность, то и дело вызывает ассоциации с лентами совсем из другой, призрачной оперы. Девочка на трехколесном велосипеде, Кейдж, изо всех сил не дающий себе уснуть, чтобы не провалиться в нежеланную реальность, -- что это, как не третья серия «Кошмара на улице Вязов»? Да и «намекающий» афроамериканец (которого зовут не как-нибудь, а Кэш, то есть «наличность») кажется бесом-искусителем. Не в Рождество все должно было происходить, а в Хэллоуин как минимум. Но герой Кейджа этого не видит -- он занят только собой. И дьявол радостно потирает черные руки: продажу души в очередной раз приняли за благословение небес. Что и требовалось доказать.

Единственный человек, заметивший, что с Джеком что-то не так, -- его маленькая дочка Энни, очаровательная кроха, принявшая папашу за инопланетного похитителя тел. Ближе к концу она ласково шепчет ему: «Папа, теперь ты вернулся, теперь ты снова настоящий». Но недолго ей радоваться. Папа настоящий, а она нет. Когда Джек поймет все, что должен был понять, и вернется в настоящую жизнь, Энни вместе с маленьким братиком («который не говорит, но, ты знаешь, кажется, все-все понимает») отправится обратно -- туда, где нет ничего и никого. В промежуток между мирами, где витают души несуществующих детей, которые ждут своего часа, чтобы быть безжалостно выхваченными в подобие жизни для очередного «намека». Когда еще один Джек взбесится с жиру. А все остальное время пребывать малютке Энни в белом безмолвии, где никто не услышит ее крика и не подоткнет на ночь одеяло. Это, наверное, очень страшно -- понять, что тебя нет. Но жалеть Энни не нужно. Не про нее ведь фильм -- про Джека. А у Джека теперь все в порядке.