У фестиваля иранского кино есть название -- Fajr, рассвет. Название далеко не такое нейтральное, как кажется неосведомленным иностранным гостям. Fajr -- праздник, продолжающийся с 1 февраля по 9 февраля. Эти девять дней, начавшиеся с приезда Хомейни в Тегеран, привели к исламской революции, двадцать вторую годовщину которой иранцы отметили в минувшую субботу. Fajr -- это ожидание пришествия. Почти религиозный термин, означающий, что еще чуть-чуть -- и все будет не так, как раньше. Одним из отдаленных следствий этого «иначе» стала мода на иранское кино, что превратила в живых классиков Аббаса Киаростами и Мохсена Махмалбафа, принесла иранцам множество наград и привела в Тегеран представителей самых престижных фестивалей мира и крупнейших покупателей артхаусного кино. Интерес к экзотическому миру закрытой страны, поначалу брезгливо-любопытный, вскоре стал уважительным, потом благоговейным, а теперь и коммерческим.

У фестиваля есть международный конкурс. В этом году в нем участвовали среди прочего «Брат мой, где ты?» и «Луной был полон сад». Однако кому какое дело, удалось ли Виталию Мельникову одержать верх над братьями Коэнами? (Впрочем, кажется, удалось.) Неиранские фильмы, подчищенные исламским руководством, интересуют местную публику, для которой "Фадж" -- редкая возможность увидеть западное кино. Но событием фестиваль делает иранская программа, проходящая в Тегеранском музее современного искусства (чтобы знали: мы тут вам не дикари). Там впервые показывают фильмы, которые вскоре будут претендовать на награды Канна, Венеции и Берлина.

На фестивале был один из несомненных претендентов -- «Баран» Маджида Маджиди (в России режиссер известен по «Детям небес», номинированным на «Оскара» и выпущенным у нас на видео). Баран -- имя девушки, беженки из Афганистана, которая, переодевшись в мужское платье, работает на стройке...

Вся печатная продукция в Иране, от официальных бумаг до фестивального каталога, должна начинаться с фразы «Во имя Аллаха». Кинематографистам позволены небольшие вольности: например, «Во имя создателя красоты». Не помню, какой именно фильм предваряла эта формулировка, но «Баран» она подошла бы идеально. Строительная площадка не уступает Дантову аду. Языки пламени, пыль от штукатурки, клубы пара -- все это создает образ впечатляющий, мрачный и невероятно красивый. Проблемы афганских беженцев в Иране обретают эпическое измерение. Сюжет прост ( фильмы Маджиди не только побеждают на фестивалях, но и с огромным успехом идут в национальном прокате). Иранский юноша узнает в Баран девушку и безнадежно влюбляется в нее. Почему безнадежно? То ли потому, что этнический барьер не преодолеть (на эту тему был снят и «Джомех», недавно показанный на «Ликах любви»). То ли потому, что любовь в иранском кино вообще не может иметь зримого продолжения -- поцелуй в щеку уже считается жестким порно.

Радикальное различие европейского и иранского эротических кодов приводит к недоразумениям. Иранцы удивляются: «Разве вы не поняли, что героиню изнасиловали? Она была в комнате с двумя мужчинами, и один из них резко захлопнул дверь? Это же очевидно!» (о криминальной комедии «Отстрел бешеных собак»). Или: «Ну, конечно же, она стала проституткой. Она же шла по парку одна, без мужчины, а губы у нее были накрашены? Кто же она после этого?» (о фильме самой известной в Иране женщины-режиссера Ракшан Бани-Этемад «Под кожей города»). После этого начинаешь присматриваться и понимаешь, что, например, мерзкий старичок далеко не просто так сидит рядом с мальчиком в кинозале («Ты свободен», драма о воспитанниках исправительной колонии), -- вот и проблема педофилии!

Иранское кино завоевало репутацию поэтическими вневременными притчами, красивыми и задумчивыми. Такими были «Вкус вишни» Киаростами, «Габбех» Махмалбафа. «Круг» Джафара Панахи, получивший в прошлом году "Золотого льва", открыл эру социального кино. Сейчас режиссеры, пусть осторожно, готовы взяться за любую запретную ранее тему: диссидентство («Вечеринка» Самана Мокаддама), исламский запрет на женское пение («Неоконченная песня» Мазиара Мири), религиозные сомнения («В лунном свете» Сейеда Резы Мир-Карими), домашнее насилие («Под кожей города»). Сегодняшний иранский кинематограф напоминает польский 70-х: политики-реформаторы идут на цензурные послабления, используя кино для пропаганды либеральных идей и укрепления своих позиций.

Кажется, кинематограф Ирана стал более разнообразным. Но уже сейчас очевидно, что чудо скоро кончится. Фильмы, разрушающие табу, тратят энергию, накопленную за время 22-летней аскезы. Еще один признак кризиса -- имитации. Бывшие ассистенты Киаростами и Махмалбафа (иногда кажется, что их в Иране -- как детей лейтенанта Шмидта), их друзья и члены семей снимают картину за картиной, умело копируя приемы, но лишая их смысла. А ведь основным достоинством иранского кино была неотчуждаемость приема -- когда режиссер, оператор и актер действуют так и именно так не потому, что хотят сделать что-то оригинальное, а потому, что иначе не могут.

Чудо кончится, но останутся талантливые люди. От нас требуется не забыть их имена, когда законодатели киномоды найдут себе новую любимую игрушку.