В середине 50-х Америка с беспокойством почувствовала, что Бога нет. Это в России расщепление ядра, аэродинамический бум, преодоление звукового барьера ярко свидетельствовали в пользу самого гениального учения -- на другом полюсе передовой науки шли прахом примитивные мещанские представления о седом старце, сидящем на краю облака для призора за смертными. Ребята с Канаверала уже летали за звуковой барьер. Старца не было.

Непонятки с Богом резонировали с неотрефлектированными проблемами секса (до брака -- можно? или мы что-то не то делаем?), цветных (негр -- человек или мартышка из блокбастера «Унесенные ветром»?), коммунизма (почему страшные красные занимают страну за страной, а главный антикоммунист США товарищ Маккарти -- такая откровенная свиномордия?). Стремительное обогащение низов, становление среднего класса и потребительский бум вопреки ожиданиям только нагоняли на умных тоску: вековечная «борьба за ЭТО» увенчалась успехом, а счастья ЭТО не принесло. Частный домик, телевизор и длинный автомобиль не избавили от смерти близких, не принесли любви, а только прибавили свободного времени для сомнений и тягостных раздумий о судьбах родины. Освобожденная от забот о хлебе насущном Америка вступила в эру ментальной революции на десять лет раньше Европы. Состояние раннего пресыщения, возбужденной подавленности, подросткового нигилизма, игры со смертью и моралью охватывали выросшее в комфорте, но нелюбви тинейджерство. Кризис самоидентификации, раздвоенность, всматривание в зеркало, фатализм, интерес к подсознанию и замогильному холоду (вот он откуда, всплеск трэш-ужастиков в молодежных драйв-инах!) -- все говорило о приходе неоромантизма в самом исконном, лермонтово-байроническом значении слова.

Лицом нового поветрия стал 25-летний подросток Джимми Дин. За 1955-й он успел сыграть культовые роли в трех картинах, последняя из которых вышла уже после его смерти: как и все подлинные романтики, он не стал дожидаться 30-летия. Байрон, как подобает британцу, зачах, Лермонтова по-русски сразила пуля бретера -- Дин по национальной американской моде погиб в машине, новой модели гоночного «Порше-Спайдера» томатной расцветки.

Засверкав и погаснув в нужном месте в нужное время, Дин в тот же момент стал уникальным случаем неэкспортной американской суперзвезды. Мир никогда не сходил по нему с ума в той степени, в какой удостоились этого ММ, JFK, Элвис или Ди Каприо. Роль пионера молодежной фронды, чья карьера уложилась в единственный год, закрыла для него внешние рынки: Европа в 55-м еще очень не досыта ела, чтобы воодушевляться проблемами поколенческих распрей и семейных травм. Частым гостем девичьих снов низкорослый и угрюмый, хоть и ладненький парнишка Дин не мог быть по определению. Телевидение, способное назойливой трескотней убедить мир, что смерть забугорного ньюсмейкера -- личная трагедия каждого, еще пребывало в младенческом состоянии. А конфликты, разлучившие гонимого миром странника с человечеством, были сугубо американского, финансового свойства. Отставленный девушкой отшельник Джетт Ринк («Гигант») напивался, бузил, с горя нашел нефть, вымазался в ней, побежал к зазнобушке, получил еще один отворот и принялся напиваться и бузить уже по-миллиардерски, пошло и отвратительно. Нелюдимый тинейджер Кол Траск («К востоку от рая») срубал деньжат на ловких аграрных спекуляциях и нес их на день рождения разоренному отцу-моралисту, но папаша не принял неправедного злата, а ни единожды не виденная мама оказалась проституткой и велела вышибалам выставить сынка из борделя, куда он пришел за душевным теплом. Один лишь «бунтарь без причины» бунтовал без причины, сбегал в ночной планетарий, как в новый храм, пластался на ножах со сверстниками (тех широколезвийных кургузых ножах, что засверкали пятью годами позже на полночных спортплощадках «Вестсайдской истории»), газовал на тачке к обрыву и плакал, зло сузив светлые польские глаза.

Во всех трех каротинах женщины любили его исключительно за муки и сложный внутренний мир. Идеал рослого, брутального, самоуверенного самца в Америке последовательно уходил в прошлое; послевоенная оскомина сделала героем печального авантюриста Богарта, рок-н-ролльная фронда -- гонимого романтика Дина.

России в те годы гниловатый шарм аутсайдерства был непонятен -- первой равнозначной Дину фигурой лишь 20 лет спустя стал Олег Даль, столь же игрушечно-феерический и алкогольно-надорванный, столь же рано ушедший и адекватно любимый. За глаза, за нервы, за плохой хороший характер.

В 55-м до такого было как до Луны в любимом диновском планетарии. Вот потому-то семидесятая годовщина этого вечного подростка для Америки -- повод увлажниться глазами и вспомнить переломные 50-е, а для России -- наконец-то выяснить, кто же это был такой -- Джеймс Дин, хороший сын блудных родителей, мальчик Бананан эпохи духовных катастроф.