Прозаики Сергей Довлатов и Игорь Ефимов дружили двадцать лет. Из них десять с лишком переписывались (время эмигрантского существования в США). Осенью 1987 года они крупно поссорились. Последний размен письмами (попытка объясниться и осмыслить случившееся) произошел в январе 1989 года. Вскоре Довлатов умер. Ныне в московском издательстве "Захаров" Ефимов публикует "эпистолярный роман".

Довлатов -- писатель культовый, а потому его портрет помещен на казовую сторону книги. Лицо Ефимова на задней обложке. Реклама есть реклама, но не худо помнить: Ефимов замечательный писатель. Его исторический роман "Не мир, но меч" ("Звезда", 1996, №№9--10; в книжной версии -- "Пелагий Британец", М., "Терра", 1998) из самых ярких литературных событий минувшего десятилетия. Кроме того, Ефимов незаурядный эссеист. (Смотри хотя бы его очерки из книги "Стыдная тайна неравенства" -- печатались "Звездой" в 1999 году.) Кроме того, Ефимов -- это понятно и по "эпистолярному роману" -- просто умный человек.

При всем при том Ефимов во что бы то ни стало стремится напечатать переписку, издание которой не сулит ему ничего хорошего. Входит в конфликт с наследниками Довлатова. Получает несколько отказов. Наконец публикует книгу в издательстве, пестующем свою скандальную репутацию. Словно забыв об элементарных вещах: всякая ранняя публикация интимных источников (писем, дневников, "приятельских" мемуаров) задевает живых людей; подобная публикация, касающаяся "культовой фигуры", провоцирует очередную "войну за испанское наследство" (кто был к "великому" ближе; кому можно "вякать", а кому -- нет и т. п.); публикация без подробного комментария (а так и вышло) превращает иные фрагменты в невнятицу. Возмездие не замедлило. Оскорбительные для Ефимова отзывы уже прозвучали.

Не в том дело, что в письмах к Ефимову Довлатов костерил кого ни попадя. "Грубость" такая же непременная составляющая довлатовского образа, как и "рыцарственность". Да и Ефимов особо не сдерживался. (Для того и существует дружеская переписка, чтобы душу отвести.) Навскидку не скажешь, кто из корреспондентов чаще выступает в "прокурорской" роли, а кто в "адвокатской". Паритет примерно выдержан, ибо переписывались живые люди, а не ангелы-демоны. Точно так же не разберешь, кто прав, а кто виноват в "пятом акте" довлатовско-ефимовской драмы. С чего, собственно, поссорились Сергей Донатович с Игорем Марковичем? Так ведь хорошо друг друга понимали, так блюли приличия (включая денежные расчеты) в бесшабашном литераторском "бардаке", так доверительно делились замыслами и обменивались оценками, так стремились, поднявшись над болотом "литературного быта", вести диалог о литературе!

Потому (а не из-за копеечных недоразумений) и поссорились. Слишком плотным было эпистолярное общение. Слишком близки были "базовые принципы" двух одиноких -- очень одиноких! -- писателей. Слишком не встраивались оба в литературно-журналистско-славистическую среду.

Оговоримся: Ефимов у Карла Проффера в "Ардисе" работал, потом издательство "Эрмитаж" основал и кучу книг -- хороших и посредственных -- там выпустил; Довлатов "Нового Американца" редактировал, на "Свободе" трудился, в престижные американские журналы был вхож. Эпистолярий пестрит издательскими, редакционными, книготорговыми сюжетами; когда успешно, когда -- не слишком, но и Довлатов и Ефимов постоянно занимались делами практическими -- а тут "не умеющий встраиваться" сгорел бы мигом. Корреспонденты не сгорели.

Но и счесть свою долю нормальной не могли. Отсюда мечты о "настоящем" журнале -- и их обреченность. Отсюда раздражение на коллег. Отсюда лейтмотив: как же все в эмиграции похоже на осточертевшую советчину ("номенклатура", кумовство, интриги, засилье бездарей, бедность тех, кто "не встраивается"...). Порой даже резче звучит: там лучше было.

Там (в СССР и СП СССР) лучше не было. Да и похоже не слишком. (Если исключить простые истины: при "любой погоде" плохих писателей больше, чем хороших, а "литературный быт" крепко воняет. Но с этим-то, кажется, и не могли смириться наши "младшие шестидесятники". Да и поди смирись!) Похоже на то, чего Ефимов с Довлатовым не знали, -- на постсоветскую литературную жизнь. С ее "маргинализацией", эфемерными кружковыми образованиями, чванством "устоявших" старых структур, размыванием границ между коммерцией, графоманией, авангардом и "просто словесностью", существованием литературы на "чужие деньги" (гранты, стипендии, премии, издания "из милости") и агрессивной мифологизацией ее "конца". Похоже на литературное сегодня, предполагающее разом "социализацию" писателя (он -- коли не имеет первой надежной профессии, к примеру, автослесаря или программиста -- должен быть газетчиком, телесценаристом, рекламщиком, поставщиком бульварного чтива либо добытчиком грантов) и его творческую "отдельность". То есть одиночество.

Литераторы, сведенные в нашем диком -- свободном! -- поле общностью "базовых норм" или хоть намеком на эту общность, обречены друг другу. (Нас мало, да и тех нет.) Как Довлатов и Ефимов, чья «повязанность» видна во всех письмах, включая самые "деловые" -- о тиражах, шрифтах, обложках, конференциях, проданных (непроданных) книгах. А обреченность -- штука тяжелая. Рано или поздно взрывающаяся криком: "Долго он еще будет меня так хорошо понимать?" Финал не обязательно играется по "ефимовско-довлатовской" схеме -- бывает, что обходится, люди-то все разные. Но угроза разрыва "обреченных на дружбу" остается.

Не знаю, об этом ли думал Ефимов, решившись публиковать "эпистолярный роман". Может, и нет. Но попал в болевую точку. Такого не прощают. Нам нужна яркая сказка о "великом" (допустимо и даже желательно: "и ужасном") Довлатове, а предлагают "обыкновенную историю". И того хуже: в истории этой два равных персонажа. Любящих друг друга, друг в друге нуждающихся, друг друга мучающих. Обреченных. Не потерпим! Заклеймим Ефимова "завистником", "подпольным человеком", "неудачником". Скажем, что он счеты сводит. И писатель посредственный. Лишь бы высился монумент Довлатова. Лишь бы не видеть за "преданием" своих проблем. Ох, понятно.

Не уверен, что Довлатов был таким великим писателем, как ныне принято считать, но дураком он точно не был. И уж наверно знал не только с кем в конце 80-х ссориться, но и с кем двадцать лет дружить. Грустно, господа.