Имена и названья звучали как песня -- / Зоргенфрей, Черубина и Пяст!/ Где б изданья сыскать их творений чудесных,/ дивных звуков наслушаться всласть! На вопрос из поэмы Тимура Кибирова "Солнцедар" (1994) нынче ответить легко. И с Пястом порядок, и Черубина в избытке. "Сказкой" стали позднесоветские времена, когда имена всяких там символистов-декадентов уже упоминались, а сочинения добывались не без труда. Сколько сил потратили наши лучшие филологи, дабы "пробить" всю эту "сомнительность", вспомнить страшно. Уже в перестройку (правда, раннюю) прогрессивный журнал рассматривал как большую победу появление статьи о Мережковском. Называлась она "Траектория падения". Заголовок содержанию соответствовал на сто процентов.

Изменилось все быстро. Четырехтомник того же клятого Мережковского в 1990 году издательство ЦК КПСС "Правда" запулило тиражом аж в один миллион семьсот тысяч экземпляров! Не так лихо, но, в общем, сходно дело обстояло и с прочими "супостатами". Вне зависимости от масштаба дарований писателя или его места в истории литературы. При этом издания халтурные резко преобладали над квалифицированными. Читатель, прежде шалевший от словосочетания "серебряный век", был обречен разочарованию: "декадентство" (как и "реализм") не гарантировало гениальности. Точно по Кибирову: И какими ж они оказались на деле,/ когда я их -- увы! -- прочитал!/ Даже Эллис, волшебный, неведомый Эллис/ Кобылинским плешивым предстал! Про Эллиса речь впереди, но в сущности все верно.

Для того чтобы почувствовать своеобразие поэта или прозаика "второго ряда" необходим контекст. Его восстановлением и занимаются серьезные филологи. Том "Стихотворений и поэм" Д.С. Мережковского (СПб., "Академический проект"; серия "Новая Библиотека поэта) составлен, текстологически подготовлен и откомментирован К.А. Кумпан с восхищающей тщательностью. В него вошли все прижизненные сборники, множество стихов, распыленных по российским и эмигрантским периодическим изданиям, ряд прежде никогда не публиковавшихся текстов, что сохранились в архивах. Особого внимания заслуживает вступительная статья (компактная монография), в которой скрупулезно воссоздан путь Мережковского-стихотворца. Вовсе не стремясь преувеличить собственно поэтические достоинства стихов Мережковского, Кумпан замечательно точно соотносит их с "закрытой" личностью автора (об одиночестве Мережковского писали многие современники писателя), его душевным строем, биографией, эстетическими и религиозными поисками. Именно анализ стихов Мережковского позволяет понять его эволюцию: детская ортодоксальная религиозность -- народнический утопизм студенческих лет -- поиски "Неведомого Бога" в начале 1890-х годов -- "декадентский" эстетизм середины 1890-х -- утопия Царства Третьего Завета и Церкви Святого Духа. После статьи Кумпан суховатые и рациональные стихи Мережковского читаются иначе. Сквозь контуры философских и культурологических построений (быстро ставших общим достоянием эпохи) проступают очень личные ("слишком человеческие") духовные поиски. Мы же лгать обречены:/ Роковым узлом от века/ В слабом сердце человека/ Правда с ложью сплетены. // Лишь уста открою, -- лгу,/ Я рассечь узлов не смею,/ А распутать не умею,/ Покориться не могу. // Лгу, чтоб верить, чтобы жить,/ И во лжи моей тоскую./ Пусть же петлю роковую,/ Жизни спутанную нить, // Цепи рабства и любви,/ Все, пред чем я полон страхом,/ Рассекут единым взмахом,/ Парка, ножницы твои!

Блестящая работа Кумпан возвращает творчеству Мережковского его подлинный смысловой объем -- вроде бы всем известное имя писателя перестает быть "звуком пустым" (пустым слово «Мережковский» было и в контексте советских лживых поношений, и в пору бессмысленного тиражирования). Но бывают и еще более сложные истории. Имя Ивана Коневского (псевдоним Ивана Ивановича Ореуса; 1877 -- 1901) было забыто всеми, кроме узких специалистов. Между тем, после того как двадцатичетырехлетний поэт утонул в латвийской речке, Брюсов писал: "Умер Ив. Коневской, на которого я надеялся больше, чем на всех других поэтов вместе. Пусть бы умер Бальмонт, Балтрушайтис, не говоря уж о Минском и Мережковском... но не он! не он!

Имена и названья звучали как песня -- / Зоргенфрей, Черубина и Пяст!/ Где б изданья сыскать их творений чудесных,/ дивных звуков наслушаться всласть! На вопрос из поэмы Тимура Кибирова "Солнцедар" (1994) нынче ответить легко. И с Пястом порядок, и Черубина в избытке. "Сказкой" стали позднесоветские времена, когда имена всяких там символистов-декадентов уже упоминались, а сочинения добывались не без труда. Сколько сил потратили наши лучшие филологи, дабы "пробить" всю эту "сомнительность", вспомнить страшно. Уже в перестройку (правда, раннюю) прогрессивный журнал рассматривал как большую победу появление статьи о Мережковском. Называлась она "Траектория падения". Заголовок содержанию соответствовал на сто процентов.

Изменилось все быстро. Четырехтомник того же клятого Мережковского в 1990 году издательство ЦК КПСС "Правда" запулило тиражом аж в один миллион семьсот тысяч экземпляров! Не так лихо, но, в общем, сходно дело обстояло и с прочими "супостатами". Вне зависимости от масштаба дарований писателя или его места в истории литературы. При этом издания халтурные резко преобладали над квалифицированными. Читатель, прежде шалевший от словосочетания "серебряный век", был обречен разочарованию: "декадентство" (как и "реализм") не гарантировало гениальности. Точно по Кибирову: И какими ж они оказались на деле,/ когда я их -- увы! -- прочитал!/ Даже Эллис, волшебный, неведомый Эллис/ Кобылинским плешивым предстал! Про Эллиса речь впереди, но в сущности все верно.

Для того чтобы почувствовать своеобразие поэта или прозаика "второго ряда" необходим контекст. Его восстановлением и занимаются серьезные филологи. Том "Стихотворений и поэм" Д.С. Мережковского (СПб., "Академический проект"; серия "Новая Библиотека поэта) составлен, текстологически подготовлен и откомментирован К.А. Кумпан с восхищающей тщательностью. В него вошли все прижизненные сборники, множество стихов, распыленных по российским и эмигрантским периодическим изданиям, ряд прежде никогда не публиковавшихся текстов, что сохранились в архивах. Особого внимания заслуживает вступительная статья (компактная монография), в которой скрупулезно воссоздан путь Мережковского-стихотворца. Вовсе не стремясь преувеличить собственно поэтические достоинства стихов Мережковского, Кумпан замечательно точно соотносит их с "закрытой" личностью автора (об одиночестве Мережковского писали многие современники писателя), его душевным строем, биографией, эстетическими и религиозными поисками. Именно анализ стихов Мережковского позволяет понять его эволюцию: детская ортодоксальная религиозность -- народнический утопизм студенческих лет -- поиски "Неведомого Бога" в начале 1890-х годов -- "декадентский" эстетизм середины 1890-х -- утопия Царства Третьего Завета и Церкви Святого Духа. После статьи Кумпан суховатые и рациональные стихи Мережковского читаются иначе. Сквозь контуры философских и культурологических построений (быстро ставших общим достоянием эпохи) проступают очень личные ("слишком человеческие") духовные поиски. Мы же лгать обречены:/ Роковым узлом от века/ В слабом сердце человека/ Правда с ложью сплетены. // Лишь уста открою, -- лгу,/ Я рассечь узлов не смею,/ А распутать не умею,/ Покориться не могу. // Лгу, чтоб верить, чтобы жить,/ И во лжи моей тоскую./ Пусть же петлю роковую,/ Жизни спутанную нить, // Цепи рабства и любви,/ Все, пред чем я полон страхом,/ Рассекут единым взмахом,/ Парка, ножницы твои!

Блестящая работа Кумпан возвращает творчеству Мережковского его подлинный смысловой объем -- вроде бы всем известное имя писателя перестает быть "звуком пустым" (пустым слово «Мережковский» было и в контексте советских лживых поношений, и в пору бессмысленного тиражирования). Но бывают и еще более сложные истории. Имя Ивана Коневского (псевдоним Ивана Ивановича Ореуса; 1877 -- 1901) было забыто всеми, кроме узких специалистов. Между тем, после того как двадцатичетырехлетний поэт утонул в латвийской речке, Брюсов писал: "Умер Ив. Коневской, на которого я надеялся больше, чем на всех других поэтов вместе. Пусть бы умер Бальмонт, Балтрушайтис, не говоря уж о Минском и Мережковском... но не он! не он!