На открытии «Ликов любви» покажут новый фильм с просящим названием «Приходи на меня посмотреть». Смотреть предложено на режиссерский дебют актера Олега Янковского и оператора Михаила Аграновича по пьесе драматурга Надежды Птушкиной. В главных ролях тот же Янковский, Ирина Купченко и Екатерина Васильева. К фестивалю фильм приурочен, во-первых, потому, что Олег Янковский организаторам -- компании «Кинотавр» -- человек не чужой, президент Сочинского фестиваля, во-вторых, потому, что фильм про любовь, в-третьих, потому, что в эпизоде снялся сам Марк Рудинштейн, и наконец потому, что фильм отечественный. Я бы даже сказала, исконно отечественный, при просмотре вызывающий ностальгические воспоминания о многочисленных комедиях семидесятых-восьмидесятых годов -- от «Иронии судьбы» и «Старомодной комедии» до какого-нибудь «Дневного поезда», в котором увядающая ленинградская барышня -- героиня Маргариты Тереховой -- отказывает победительному москвичу в исполнении Валентина Гафта.

Пьеса, по которой снят фильм, писалась в лучших традициях кассовых лидеров советского театра, драматургов Рацера и Константинова, до сих пор собирающих в провинции полные залы: действующих лиц всего четверо, три роли для возрастных актеров, одна декорация, водевильно-душещипательный сюжет и остроумный диалог. Скромно, недорого и душевно. С умеренным успехом «Рождественские грезы» Птушкиной шли в театре, где на них и обратил внимание Михаил Агранович, увидевший в спектакле потенциал новогодней киносказки. На фильм, впрочем, истрачено 600 тысяч долларов, хотя, по признанию его создателей, снимался он не для большого экрана, а скорее для телевидения и для тех зрителей, кому «за тридцать».

Фильм осенен духом Диккенса: его роман читают друг другу героини, его портретом мать благословляет брак дочери, с его тридцатитомником, предназначенным полоумной матерью в подарок будущему зятю, послушная дочь коротает новогоднюю ночь во дворе родного дома. Диккенс, по убеждению авторов фильма, изучавших по истории театра знаменитый спектакль «Сверчок на печи», писал простодушно умилительные и далекие от жизни истории с хорошим концом. Умиление же и прочие добрые чувства, необходимые для жанра рождественской сказки, по мнению авторов, совершенно несовместимы с современной жизнью, и потому сюжет должен быть как можно более неправдоподобным, а характеры и логика событий как можно менее соотноситься с реальностью. Даром Диккенса трансформировать вполне обычную жизнь в причудливую и волшебную ткань искусства никто из авторов фильма, увы, не обладает. И это единственный недостаток, потому что во всем остальном -- полный порядок. Екатерина Васильева решительно и безо всякого кокетства перевоплощается в обезножевшую старуху, на смертном одре вдруг увлеченную идеей семейного счастья для дочери. Ирина Купченко -- одна из самых изящных и женственных русских актрис -- смело надевает на себя халат, ночную рубашку и шерстяные носки, чтобы к финалу, как царевна-лягушка, преобразиться в неописуемую красавицу. А Олег Янковский отвратительно щерится крупным планом, убедительно и смешно изображая истаскавшегося ходока, к концу своей мужской жизни сраженного желанием сердечного тепла. Актеры, в общем, себя не жалеют.

Пожалеть стоит, пожалуй, только культуру, так и не созревшую для выражения простых чувств, не нашедшую общеупотребимого языка, на котором можно было бы искренне и без фальши рассказать о счастливых совпадениях и чудесах, случающихся в человеческой жизни. Оставшись без общего сказочного контекста социалистического мира, в котором добро неизбежно побеждало зло, сложившиеся мастера чувствуют себя растерянно. И выстраивают себе новый мир, в котором старые новогодние игрушки, фронтовые письма, реальные фотографии, стихи Ахматовой, белые розы и бюст Вольтера остаются знаками какой-то другой, никем из участников не прожитой жизни, символами мечты о поэтической реальности, коснуться которой так и не удалось. В этом ракурсе штампы вполне тривиального фильма действительно способны растрогать -- так ясно в них читается желание настоящей красоты, одухотворенности, душевного тепла. И так жаль, что для выражения этих вполне искренних желаний в распоряжении художников остались лишь раскрашенные скорлупки настоящих чувств.