С самого начала не приходилось сомневаться, что романтическая драма в постановке молодого и модного Виктора Шамирова будет лишена романтического флера. Этот режиссерский ход предсказуем, как сюжетный поворот в мыльной опере. Кто же нынче ставит Лермонтова, Мюссе или Виктора Гюго на голубом глазу? Для этого надо быть слишком ретроградом или слишком оригиналом. Шамиров ни то и ни другое. Оригинальности он предпочел радикальность -- уж так сотрем хрестоматийный глянец с хрестоматийной пьесы, что своих не узнаете.

Первая сцена спектакля явно разворачивается где-то в подъезде. Игроки, включая Казарина (Александр Самойленко) и князя Звездича (Сергей Пинчук), -- сплошь деклассированные элементы. Описывая одного из них, Казарин во фразе "Пять лет сидел он под началом..." делает выразительную паузу после местоимения "он". Играют эти представители мелкоуголовной вольницы не в банк, а в лучшем случае в очко. Обращенные к Арбенину слова Казарина: "А ты, любезнейший, женат, богат, -- стал барин" в этом контексте воспринимаются как: "А ты, мужик, скурвился". Следующая сцена маскарада больше напоминает уличный карнавал, а высшее общество -- принарядившуюся шпану. Концепция, таким образом, заявлена сразу и без обиняков. Возвышенный лермонтовский романтизм подается как романтизм блатной жизни. Арбенин в исполнении громоподобного и темпераментного Сергея Шакурова некогда этой жизнью пренебрег и стал честным обывателем -- семьей обзавелся, любимой женой. Но ретивое иногда играет, вот заглянул на огонек к бывшим подельникам, и жизнь покатилась под откос. Шакуров прошлого своего героя не скрывает и, садясь за карточный стол, произносит: "Не откажите инвалиду", изображая профессионального нищего.

В общем, это не драма Лермонтова, а скорее фильм Шукшина "Калина красная". Не могут простить джентльмены удачи предательства своих идеалов. Сцена, где Казарин призывает заблудшего Арбенина вернуться к прежней жизни, решена по всем правилам российской застольной беседы. Приятели уговаривают на двоих пол-литра, у Арбенина в голосе появляются жалостливые интонации алкоголика, и он вот-вот спросит у своего визави: "Ты меня уважаешь?". Но вместо этого говорит: "О! Кто мне возвратит... вас, буйные надежды,/ Вас, нестерпимые, но пламенные дни!". По завершении этого монолога Казарин вместо сакраментального "Теперь он мой!.." декламирует знаменитое стихотворение "Белеет парус одинокий". Между уголовной романтикой и лермонтовским романтизмом окончательно поставлен знак равенства.

Подобный подход, если отвлечься от пьесы, не лишен сермяжной правды. Самый рафинированный романтик рано или поздно начинает вести себя как банальный хулиган, разбойник, уголовник и т.д. Но герои лермонтовской драмы, как ни крути, живут не по понятиям, а по законам чести. И почему князь Звездич впадает в такое отчаяние от мысли, что Арбенин не будет драться с ним на дуэли, в спектакле Шамирова решительно непонятно. Как и многое другое. Пьеса то и дело вырывается из цепких объятий концепции.

Совсем уж неясна во всем этом "маскераде" роль Нины. Вроде бы девушка она неплохая, но позволяет себе удивительные вольности. Особенно западает в память и душу зрителей сцена бала. Стоя на авансцене, исполняющая роль невинной жертвы Ирина Гринева чистым безмятежным голосом поет романс, в котором слово "поцелуй" рифмуется с популярном в народе словом из трех букв. Уже погрузившиеся в полудрему зрители -- спектакль, несмотря на весь свой радикализм, вышел довольно занудным, -- неожиданно просыпаются. И больше уже не засыпают, переспрашивая друг друга, не ослышались ли они. На недоумение зрителей и критиков режиссер наверняка заметит, что слова романса принадлежат перу Пушкина (солнце русской поэзии, как известно, баловалось непристойными стихами с ненормативной лексикой). Но почему их поет Нина? Уж одно из двух -- или она чистая невинная душа, или тоже завязала. Тогда пела бы лучше Розенбаума. Пушкин-то тут при чем?

Спектакль идет в трех актах, причем последний из них длится всего 10 минут. Это сцена отравления героини. Душой Арбенина окончательно овладел разбойничий романтизм имени Лермонтова. "Мне, мне изменить", -- кричит он, делая акцент на слове "мне". Нехороший он человек. Не смог победить в своей душе порок. А ведь мог бы жить как все нормальные люди.

Четвертое действие режиссером вовсе отброшено. Неизвестного в спектакле нет. В нем вообще нет неизвестных. Он прозрачен по замыслу и неубедителен, а главное -- неинтересен по воплощению. Это ведь старый прием -- взять, скажем, прелюд Шопена и сыграть его на манер "Собачьего вальса". "Унизить" пьесу, поскольку не удается возвыситься до нее. Невольно вспоминается пародия на стихи Бернса в переводе Маршака: "При всем при том, при всем при том,/ Маршак остался Маршаком,/ а Роберт Бернс -- поэтом". Вот и Лермонтов остался поэтом. А Шамиров -- Шамировым.