Проект "Б. Акунин", придуманный филологом и переводчиком Григорием Чхартишвили, -- одно их самых успешных литературных начинаний последних лет. Чхартишвили удалось написать книги, примерно с равным удовольствием принятые как широкой публикой, так и рафинированной интеллигенцией. Романы про Фандорина читали не потому, что модно, а потому, что увлекательно, не оценивая качество текста, а вспоминая детское удовольствие от новой книжки с захватывающим сюжетом. Сейчас популярность Фандорина готовится к новому витку -- на прилавках уже появились знакомые черные книжки издательства «Захаров», но в мягких обложках и с надписью «Скоро на ОРТ». Сериал по повестям Б. Акунина по заказу Первого канала намерен снимать Александр Адабашьян. Актера на роль Фандорина пока не выбрали, но многие уже уверены, что это будет Олег Меньшиков. Одновременно идут переговоры о создании «настоящего» кинофильма -- на кинопленке, с большим бюджетом. Таким образом, проект "Б. Акунин" становится действительно массовым -- можно только предполагать, до каких высот поднимется его слава в случае успеха сериала. О тайнах искусства настоящей беллетристики с Григорием ЧХАРТИШВИЛИ беседует наш обозреватель Алена СОЛНЦЕВА.

-- Сейчас в России очень многие занимаются конструированием неких универсальных лекал для массового искусства. Но получается плохо -- созданные по этим лекалам произведения не вызывают шквала народной любви.

-- Я примерно представляю себе, почему у них не получается. Они выдумывают некоего гипотетического потребителя этого самого искусства. То есть отделяют себя от читателя или зрителя. Я с этим сталкивался уже неоднократно, беседуя с продюсерами и режиссерами. Некоторые из них относятся к зрителю свысока и считают его, попросту говоря, идиотом. Во-первых, зритель сразу такое отношение чувствует. Во-вторых, нельзя сделать хороший продукт, если ты заранее исключаешь из числа потребителей себя. Хорошо выйдет то, что ты с удовольствием съешь сам. Хочется, чтобы фильм был снят или пьеса была поставлена так, чтобы самому было интересно смотреть. Во всяком случае я пишу книжки, которые было бы интересно читать мне. В этот проект, связанный с массовой литературой, я включился всерьез. Открываю в нем какие-то новые возможности, с этим жанром далеко не все так просто. Ясно пока одно: массовая литература, к которой в нашей стране всегда относились с пренебрежением, -- занятие очень важное. В некотором смысле более важное, чем элитарная литература. К массовой литературе проявляет интерес гораздо больше людей, и она вовсе не обязательно должна быть примитивной -- она может быть сколь угодно возвышенной и квалифицированной. Я, разумеется, говорю сейчас не про свои книжки, а про то, что должно быть.

-- Как удается избавиться от иронического отношения к простым литературным ходам?

-- Все зависит от установки, интенции. Я не наивный человек, и мои читатели не наивные люди. Чем проще набор правил в какой-то игре, тем эта игра интереснее. Научить играть в нее можно за две минуты, и получать от игры большое удовольствие. Надо играть, но играть увлеченно. Когда играешь с ребенком или с собакой без интереса, они это чувствуют, им с тобой скучно. Здесь точно так же -- можно ведь и от бега в мешках получать удовольствие. Да и в мешках бегать необязательно, потому что массовая культура не так ограничена в средствах, как кажется на первый взгляд.

-- Когда вы пишете, воображаете ли самого себя смелым, красивым, везучим, как ваш герой?

-- Нет, со своими героями я себя не идентифицирую, не воображаю себя стройным красавцем, который побеждает всех злодеев. В то же время я не могу сказать, что совершенно холоден в процессе написания, потому что игра меня самого увлекает.

-- В ваших романах использованы старые литературные схемы: простодушные сюжеты, идеальный герой... Зачем человеку читать эти новые истории, если есть старые книги -- Дюма, Стивенсон... Однако почему-то вся эта «малая классика» сегодня перешла в разряд детского чтения.

-- Мне нравится Стивенсон, я его и сейчас перечитываю с удовольствием. Это написано просто и красиво. А читается это сейчас как детская литература, потому что за сто лет изменился человек, его взаимоотношения со словом, с жизнью и фактурой, физиологией жизни. Весь этот набор никуда не делся. Вечные вопросы не имеют ответа, есть только вечный поиск. Этот поиск предполагает вариативность -- можно рассказать историю и с той и с другой стороны. Человека во все времена интересовало одно и то же -- опасность, тайна, страсть. Массовая литература использует очень простые исходные материалы, очень простое сырье. Именно поэтому появляются возможности для бесконечного разнообразия.

Можно сейчас написать «Остров сокровищ» так, что его будут читать взрослые образованные люди, и их за уши не оторвешь. В «Имени розы» это блестяще проделал Умберто Эко. Таких примеров немало.

То, чем я занимаюсь, следовало бы назвать попыткой Реабилитации Сюжета, который в ХХ веке был совершенно подавлен формой и рефлексией. Ну поиграли в формы, поиронизировали, начали от этого уставать. Пора дальше, вперед, к хорошо забытому старому. Впрочем, это, конечно, кому как нравится...

-- Ваше обращение к истории в последних романах -- это приманка для нового круга читателей? История сегодня популярна?

-- Не знаю. Многим людям история вообще неинтересна. Я же по образованию историк, и мне интересно писать исторические романы. История для меня -- это задник, фон, который большого значения не имеет.

-- То есть историческая достоверность не имеет значения?

-- Это условные декорации, но я хочу, чтобы они выглядели убедительными. Если вы имеете в виду роман «Алтын-Толобас», то я консультировался с лучшими специалистами по XVII веку. Самые удивительные и неправдоподобные вещи из «Алтына» абсолютно достоверны. Искажения как раз в том, на чем глаз читателя не задерживается. Например, там появляется бельевая прищепка, которых в то время, кажется, еще не было.

-- Ставите ли вы себе цель популяризировать какие-то позиции, точки зрения, исторические концепции?

-- Нет, такой задачи у меня нет. Если эти темы возникают в моих романах, то для того, чтобы прояснить что-то во взаимоотношениях персонажей. Обычно я предлагаю читателю разные точки зрения, которые излагают герои. Не всегда у меня положительный персонаж высказывает мою точку зрения, иногда это делает отрицательный. Более того, я надеюсь, что читатель там не встретит глупых точек зрения, потому что на них жалко место тратить. Иногда нужно напомнить читателю, что происходило в истории, чтобы он соотнес это с тем, что происходит сегодня. Но это никогда не сверхзадача. У меня нет позиции просветителя, и более того -- мне кажется, что позиция просветителя губительна для беллетристики. Это другой жанр.

-- А чего бы вы хотели от своего читателя?

-- Я хочу, чтобы читателю было со мной интересно, больше мне ничего от него не надо. Я не хочу его воспитывать, куда-то вести. Я хочу с ним играть. Я не уверен в том, что игра -- менее важное дело, чем поиск истины. Очень трудно разобраться, что важнее в иерархии человеческих ценностей. Может, они все одинаково ценны или бесценны -- я не знаю.

-- Более всего сейчас в мире пользуется спросом беллетристика типа романов Сидни Шелдона. Там, впрочем, нет никакой интеллектуальной игры, только ветвистая, быстрая фабула...

-- У меня такое ощущение, что у русской беллетристики потенциал гораздо больше, чем у американской. Наверное, потому, что здесь расхожая массовая литература не причинила столько вреда, сколько там. Не насажала столько стереотипов, не научила относиться к чтению массовой литературы как к чему-то заведомо предсказуемому. Массовая культура бывает пошлой, но необязательно должна ею быть. Та массовая культура, с которой мы сталкиваемся каждый день на экранах телевизоров -- сериалы, -- плоха тем, что она не оставляет никакого простора для воображения. Зрителю все заранее известно. Когда фильм заканчивается, зритель перестает думать об увиденном. По-моему, это непрофессиональная работа.

-- Вас расстраивает, если читатель заранее угадывает развязку?

-- Это зависит от произведения. В моем проекте присутствуют разные жанры криминального романа. В некоторых детективная интрига важнее всего, поэтому мне не хотелось бы, чтобы читатель быстро ее разгадывал. Но таких беспримесных детективов у меня немного -- «Левиафан», например, который написан а-ля Агата Кристи. Какие-то романы, вроде «Коронации», -- скорее бытописательский детектив, а не фабульный, поэтому меня не сильно расстроит, если читатель раньше времени догадается.

-- А какой жанр сегодня предпочтителен?

-- Надо выбирать жанр, который тебе интересен как писателю, как сочинителю. Хотя мне интересно было бы попробовать сделать что-нибудь из заведомо безнадежных жанров -- женского романа, например, вдруг в нем отыщется что-нибудь. Жанры все известны, законы их изучены. Но, может быть, не до конца или из того же набора законов можно извлечь что-то новое. Имеет смысл этим заняться. Да, нет ничего нового под солнцем, и тем не менее солнце каждое утро восходит снова и всех радует.

-- Вы понимаете, что нужно сделать для того, чтобы сериал про Фандорина, к которому вы приступили на ОРТ, отличался от обычной российской телепродукции?

-- Я считаю, и режиссер Александр Адабашьян, кажется, со мной солидарен в том, что каждая минута фильма должна доставлять удовольствие: не должно быть просто функциональных сцен, которые служат лишь в качестве связки. Тем более никакого накручивания метража. Должны быть соблюдены все хорошо известные правила того, как держать зрителя в напряжении. И не должно быть ничего тошнотворного -- это тоже важно, потому что ты входишь с сериалом к человеку в дом и не надо ему показывать гадости. И в то же время нужно помнить, что ты рассказываешь сказку не детям, а взрослым. А это означает, что можно применять иногда сильные приемы.

-- Что такое тошнотворное и что такое сильные приемы?

-- Тошнотворное -- это то, чем любит злоупотреблять наше кино и телевидение, причем безо всякой особенной нужды; это быстро приедается и перестает действовать на чувства. А острые эффекты -- это когда все время по шерстке, по шерстке, а потом вдруг р-раз -- против шерстки. Когда ты, например, пишешь романтический авантюрный роман, читатель расслабился, а ты взял и когти в него запустил. Прекрасной девушке руку оторвал или совершил еще какой-то ужасный поступок. Для того чтобы это производило впечатление, такое можно позволять себе очень редко.

-- Насколько это сложная интеллектуальная задача -- написание беллетристики?

-- Довольно сложная, потому что нужно знать много всяких вещей. Это как в архитектуре. Может, и есть такой самородок, который, не зная архитектуры, бац-бац -- и Парфенон построит. Но обычно сначала долго учатся. Есть определенные правила композиции, чередования темпа, веселого и грустного, и так далее.

-- Нужна ли для массовой литературы работа со стилем или достаточно писать просто грамотно?

-- Смотря в каком жанре. Например, у меня есть серия о монахине Пелагие, так там стиль важнее сюжета. Это игра с начитанным читателем: «А вот это ты узнал? А вот это ты читал?». Сейчас я заканчиваю второй роман про Пелагию -- «Пелагия и Черный Монах». Первый роман обрывается на середине фразы, второй роман начинается с того же самого места, подхватывает действие и ведет его дальше. Для того чтобы написать этот роман, я ездил на Север, побывал в разных монастырях -- Валаамском, Свирском, Ферапонтовом, Кирилловом. Этот роман я пишу не так, как писал другие. У меня в данном случае нет точно рассчитанного сценария, я плыву по этой истории куда вынесет, потому что это женский детектив, и так получится, мне кажется, более по-женски.

-- Фандорин будет продолжен?

-- Надеюсь, что да. У меня придуманы еще пять книжек. Если все будет нормально, они будут издаваться у «Захарова».

-- Для вас важно, чтобы все серии были в разных издательствах?

-- Да, это вторая грань моего проекта. Первая -- литературный проект, вторая -- антрепренерский проект, я хочу создать некую новую модель функционирования автора, когда в центре находятся не издатель или литературный агент, а писатель, и уже вокруг него -- издательства, экранизации, театры, интернеты и прочее. Я сам хочу быть дирижером этого оркестра, потому что это моя музыка. Подобного в России не было, да и в мире, по-моему, тоже.

Обычно писатель зависит от издательства, что очень ограничивает его маневр. В данном случае я могу свое собственное дерево выращивать и смотреть, где его подстричь, а где дать отрасти. Мне это интересно.

-- Вы как будто особенно боитесь перестать контролировать реальность?

-- Да, я люблю контролировать ситуацию, что иногда хорошо, а иногда плохо.

-- Это не мешает в сочинительстве?

-- Иногда мешает, но больше помогает. Именно поэтому, наверное, я могу сочинять так много и так быстро.

-- А вам нравится то, что вы пишете?

-- Чаще я бываю разочарован, потому что у меня в голове это выглядит красивее, чем выходит на бумаге. Иногда разница получается существенная.

-- Какие претензии к самому себе?

-- Никак похудеть не могу. А если про романы -- мне не хватает терпения, чтобы нащупать детали и мелочи до конца, поэтому у меня некоторые персонажи получаются недостаточно живыми. Значит, я поторопился, не до конца все про них угадал.

Я всегда считал себя человеком рациональным, но сейчас со мной часто происходят какие-то мистические случаи и невероятные совпадения. Из последнего: роман «Азазель» начинается со сцены в Александровском саду, где застрелился молодой человек приятной наружности 23 лет, и у него в кармане обнаруживают записку возмутительного содержания. Во второй главе этого романа я обильно цитирую Достоевского -- «Дневник писателя», где писатель рассуждает о самоубийстве. А не далее как на прошлой неделе я прочитал, что на Федора Михайловича Достоевского большое впечатление произвело самоубийство молодого человека, 23 лет, в Александровском саду, описанное в московской газете «Голос», и в кармане у молодого человека нашли записку возмутительного содержания. Я об этом понятия не имел, когда три с половиной года назад начал писать этот роман. Другая история, не менее странная. Три дня назад получаю письмо читательницы. В романе «Алтын-Толобас» есть персонаж, потомок Артамона Сергеевича Матвеева, того самого боярина, которого убили стрельцы в 1682 году. Этот герой женится на журналистке по фамилии Мамаева. В письме дама пишет о том, что она -- потомок Артамона Матвеева, и сообщает, что ее прабабка вышла замуж за человека по фамилии Мамаев, и они теперь называются Мамаевы.

Чем больше я занимаюсь сочинительством, тем больше во мне крепнет убежденность, что на самом деле ничего ты не сочиняешь, а пытаешься угадать, как все происходило на самом деле, потому что эти истории действительно существуют в неких внерациональных сферах. И талант писателя определяется не его изобретательностью, а его чувствительностью -- насколько он может правильно угадать. Если угадал правильно -- роман получится хорошим, если чего-то недодумал -- получится ни то ни се. Если он вообще из головы все выдумал -- выйдет полная некондиция.