Светлана Захарова качает головой: нет, контракт не подписан. Борис Акимов, худрук Большого балета, раздраженно опровергает слухи о том, что мариинская балерина со следующего сезона станет «приглашенной звездой» столичного театра. А публика шепчется, завсегдатаи уже примеряют артистке московский репертуар, гадают, что будет танцевать, что не будет... То ли балетоманы принимают желаемое за действительное, восторженно охрипнув на субботней «Жизели», где в главной роли выступила петербургская прима, то ли все новости в Большом объявят, как всегда, перед началом очередного сезона.

Если весь театр шуршит только грезами балетоманов -- жаль. Потому что это будет означать, что в театре отсутствует политика приглашения звезд, и все вещи -- и смешные (как недавняя аренда Кеннета Грева Анастасией Волочковой), и важные (как нынешний приезд Захаровой) -- происходят случайно. (Отсутствие плана равно отсутствию власти; опасно даже в балете). И, главное, потому что нынешняя гастроль Захаровой показала, как нужна Большому именно такая балерина.

Выпускница киевского училища, год проведшая на стажировке в Вагановском и за восемь сезонов карьеры освоившая весь огромный мариинский репертуар, обладает удивительной способностью быть своей везде. Баланчин весь ее: от стоической «Серенады» до надменных «Бриллиантов»; но ее же и «Бахчисарайский фонтан» какого-нибудь Ростислава Захарова. Работая в Мариинке, Захарову выбирает Ноймайер; Парижская опера приглашает ее на убийственную нуреевскую «Баядерку». Она не сопротивляется чужому стилю, каким бы он ни был, но впускает его в себя, оставляя себе безупречную технику. И стиль Большого -- праздничный, бравурный -- впустит без проблем. Общий язык с лучшим танцовщиком Большого она уже нашла.

Давно не приходилось видеть такого вольного, такого легкого и такого простодушного спектакля, как эта «Жизель» с Захаровой и Цискаридзе. Они играли сюжет; история о крестьянке, погибшей из-за изменника-графа и спасшей его затем от коллег-привидений, рассказывалась как в первый раз. Жизель-Захарова кокетничала во время диагональки, проскакиваемой на одной ноге (с середины ошалевший от безусильного танца -- слишком часто исполняемого как тяжкая работа -- зал начал орать), и сходила с ума с клинической точностью: с развинчиванием движений, разбрасыванием рук, секундами просветлений и безнадежным наступлением мрака. Цискаридзе-Альберт то цепенел от этого зрелища, то кидался к Жизели, буквально не видя ничего вокруг (мимоходом натурально сбил с ног оруженосца). Во втором -- загробном -- акте оба разлетались так, будто их в воздух поднимало ветром; горячечный ветер заносок Цискаридзе и прохладный ветер арабесок Захаровой вились, флиртовали и ликовали. Предполагаемые темы вины-прощения исчезли; интонация стала восторженной. Сюжет сник; хореография потупилась; зал выл в молитвенном восторге; две звезды праздновали встречу. Будет ли она единственной -- думаю, все же услышим осенью.