Газета «Время новостей» публикует первое интервью в российской прессе с бывшим советским журналистом, а ныне гражданином США, обвиненным в подготовке покушения на президента Туркмении и вырвавшимся на волю после пяти месяцев заключения в туркменской тюрьме. Леонид Комаровский в конце 80-х годов организовал популярную телепрограмму «Прожектор перестройки», в 90-е годы эмигрировал в США, стал бизнесменом, один из его партнеров -- туркменский предприниматель Гуванч Джумаев. С 57-летним Леонидом КОМАРОВСКИМ на днях в Нью-Йорке встречался обозреватель газеты «Время новостей» Аркадий ДУБНОВ.

-- Я прилетел в Ашхабад в субботу в ночь на 23 ноября 2002 года. Вечером в воскресенье, 24 ноября, мы пошли на день рождения к племяннице Гуванча Джумаева, моего близкого друга и партнера по бизнесу, в доме которого я жил всегда, приезжая в Ашхабад. После этого начался отсчет суткам, в течение которых была совершена гигантская провокация в отношении целой страны. Кем и как она была совершена, я сейчас рассказать не могу.

-- А когда сможете?

-- Я сейчас заканчиваю книгу о том, что реально случилось в Ашхабаде рано утром 25 ноября. Газетное интервью не позволяет в полной мере рассказать все, как было, а рассказывать часть -- значит подвергать людей страшному риску. Формат книги позволяет объяснить все в деталях, по секундам реконструировать ситуацию. Тогда можно будет сообщить и о героях, и о негодяях -- и тех и других немало в этой жуткой истории, может быть, пока самой большой фальсификации XXI века. Сейчас же прошу исключить из нашего интервью отрезок времени от 21 часа 24 ноября до 8 утра 25 ноября. Могу сказать только, что в 8 утра 25 ноября и я, и Гуванч Джумаев уже спали в собственных постелях в его доме. В это же время в ашхабадском доме, где остановился накануне Борис Шихмурадов (бывший вице-премьер Туркмении, объявленный главным организатором покушения на Туркменбаши. -- Ред.), находились и остальные люди, которым потом было предъявлено обвинение в покушении.

-- Что же вы готовы рассказать уже сегодня?

-- В 17 часов 25 ноября я услышал по «Маяку», что в 7 часов 14 минут утра на Ниязова было совершено покушение. А в 18 вечера Гуванчу позвонили и попросили его прийти в министерство национальной безопасности (МНБ). Поскольку его туда постоянно дергали, то никто не удивился. Гуванч надел ботинки и пошел в МНБ. В восемь вечера он позвонил и говорит: «Я, наверное, здесь останусь. Больше ничего не могу сказать». А потом пришли какие-то люди и стали допрашивать его сына Тимура. Я не понимал, что происходит. Мы все, включая отца и мать Гуванча, сидели по-туркменски, на ковре и пили чай. Я спустился вниз и увидел, как следователи сидят и что-то едят на кухне -- видимо, проголодались, работа тяжелая. Меня увидели: «А вы чё тут делаете?» -- «Да ничего, живу я здесь». -- «А можно ваши документы?» -- «Да, пожалуйста». Дал им свой американский паспорт, общался с ними по-русски. Они посмотрели, говорят: «Все нормально, только зарегистрируйтесь». Но сделать это я не успел: ночь на 26-е я еще провел в своей постели, а 26 ноября меня уже арестовали.

-- А почему, зная, что Джумаева уже арестовали, вы не попытались скрыться?

-- А зачем? Если бы я чувствовал себя виноватым, то, конечно, побежал бы к себе в американское посольство. Но я не чувствовал вины...

-- Итак, 26-го вас забрали...

-- Да, глубокой ночью. Меня вытащили на улицу, и я с удивлением увидел, как чуть ли не из окон соседнего дома, с деревьев посыпались оперативники, человек пятнадцать. Меня выволокли без носков, я только успел натянуть на себя какие-то легкие брюки, типа пижамных, и куртку. И меня повезли во внутреннюю тюрьму МНБ. Я сразу отказался с ними сотрудничать, сказал, что буду разговаривать только после того, как придет американский консул. А они: «Зачем тебе консул?» -- «Я американский гражданин и должен знать, что мне можно делать, а что нельзя. А вдруг по американским законам нельзя сотрудничать с секретной полицией другой страны?» Смешно, но это сработало! Следователи поскрипели зубами и отправили меня в одиночку, где я сразу объявил голодовку. Сколько дней это было -- пять, шесть -- сказать не могу, счет времени теряется -- свет в камере никогда не выключался. Спустя неделю появилась Дженнифер Холл, американский консул. Я ей сказал, что никаких обвинений не признаю. А к тому времени мне уже их предъявили: сначала обвинили в нападении на какого-то милиционера, а спустя три дня предъявили целый букет: хранение и контрабанда оружия, контрабанда и распространение наркотиков, незаконный переход границы, организация преступного сообщества, не говоря уже о покушении на Туркменбаши. Я попытался выяснить, как я мог организовать преступное сообщество за те сутки с небольшим, что находился в Ашхабаде, но никто этого объяснять не стал. Впрочем, как оказалось, я им был нужен совсем для другого. В течение месяца, пока они ловили Шихмурадова, они мне в тюрьме все время говорили, что он скрывается в американском посольстве в Ашхабаде и что они меня на него обменяют. «Ребята, -- говорю я им, -- вы что? Да американцы даже собаку на кошку не поменяют, а уж человека, которому грозят страшной карой, тем более!» «Значит, -- говорят они, -- ты не нужен Америке либо ты не американец! И мы тебя здесь будем укладывать». А через месяц, когда он оказался у них в руках -- это произошло 25 декабря, -- они вообще успокоились: Шихмурадов в клетке, и Ниязову об этом доложено. Все.

При аресте у меня изъяли деньги -- там было около 200 долларов и восемь карточек. Несколько было дебетовых, а остальные -- кредитные. Где-то в феврале прибегает ко мне начальник отдела по соблюдению законности генпрокуратуры Туркмении.

-- Фамилию помните?

-- Конечно! Джемал Караева. Показывает мне мои карточки и спрашивает: «Это что?» Я говорю: «Кредитные карточки» -- «А как ими пользоваться?» Я объяснил ей все просто и подробно: она, оказывается, понятия не имела, что такое пластиковые деньги, как работает мировая финансовая система. И тут она заинтересовалась: «А сколько у вас денег на карточке?» Объяснил, что у каждой карточки -- свой лимит, у меня -- от 10 до 100 тыс. долларов. Тут она оживилась необычайно. «А можно деньги с них снять?» -- «Конечно, можно. Суешь в банкомат, нажимаешь цифровой код -- и тебе дают деньги» -- «Так, назовите цифры. Мы сейчас будем деньги оттуда снимать!» Я обалдел: «С какой стати?» -- «Но вы же идете по статье, по которой предусматривается конфискация имущества!» Я спросил: «А где приговор суда?» И страшно ее огорчил, сказав, что ни одного пин-кода не помню. Представляете себе уровень юриспруденции в стране, где люди, приставленные контролировать соблюдение законов, собираются грабить вас средь бела дня?

А вообще должен сказать, что туркменская прокуратура имеет прямую заинтересованность в конфискации имущества обвиняемых. Еще за месяц до суда вся прокуратура ездила на конфискованных машинах участников этого «заговора». Меня возили на допрос на машине, принадлежащей отцу Джумаева, -- я ее хорошо знаю.

Конфисковали все, что могли. Выгнали людей из домов на улицу. Сын Джумаева накануне всего этого купил жене квартиру, так ее заставили написать заявление, что она абсолютно добровольно отдает ее государству, а сама с двумя маленькими детьми будет жить на улице. Повторяю: все это было до суда. Замначальника следственного управления похвастался мне, что прокуратуре по туркменскому закону положено 50% от конфискованного.

-- А как быть с признаниями, которые вы сделали в тюрьме и которые были показаны по телевидению, в том числе и российскому? Вы там каетесь в жутких преступлениях, славите великого Туркменбаши и клянетесь прославлять ведомый им к «золотому веку» Туркменистан.

-- О многих своих заявлениях я узнал только спустя пару месяцев после того, как они были сделаны. Я понятия о них не имел, пока мне их не показали там, в прокуратуре. Меня в МНБ три раза кололи, и что после этого происходило, не помню.

-- Но как это происходило, помните?

-- Довольно просто. Давали по почкам, я падал в специальное кресло, надевали на голову шерстяную шапку без прорезей для глаз, так, что я ничего не видел, плотно прижимали руку -- и в вену... У меня еще плохие вены, а там -- не сильные специалисты, не сразу попадали. После уколов была страшенная гематома -- несколько недель не проходила. Когда потом мне дали адвоката, я улучил момент и показал локоть: «Вот, смотри, меня колют каким-то психотропом. Если есть возможность, передайте, что я не отвечаю за то, что тут наговорил».

-- То есть вы абсолютно не помните, что заявляли?

-- Конечно. Более того, когда мне показали бумаги, которые я там подписывал, я почти не узнал свой почерк -- настолько он был неуверенный. Это были заявления в офис компании спутниковой связи в Москве. Дело в том, что я привез в Ашхабад два спутниковых телефона -- один для себя, один для друзей, по их просьбе: в Туркмении связь же отвратительная. И, видимо, они подготовили заявление за моей подписью в офис, чтобы получить распечатки звонков. Может, мне еще и какие-то другие бумаги давали подписывать -- не знаю.

Когда во время следствия мы оказывались вместе со всеми арестованными в одном закутке в генпрокуратуре, мы условились говорить все, что потребуют следователи. «Леня, -- говорили они, -- тебя обязательно выпустят, ты американский гражданин. Поэтому говори что угодно, подписывай что угодно -- только выйди и расскажи, что с нами тут делают». Они все были избиты. Если меня перестали мордовать через месяц, то их избивали все время. Парню 23 лет, сидевшему потом со мной в камере, отбили почки, разбили ноги, выбили зубы. Голова -- кровавое месиво, он уже вообще ничего не соображал. Он уже был не человек...

-- А вас как били?

-- Заводят в пыточную, там специальная комната есть, -- кто-то сзади дубиной по почкам, по голове. Ты падаешь. Сверху на тебя надевают стул так, что ты оказываешься между ножками, снимают ботинки и дубасят деревянной дубинкой по пяткам. Но меня хотя бы электричеством не пытали. А остальных -- электродами к мочкам ушей, к половым органам... И при этом, говорят, очень веселились.

Со мной веселились по-другому. Последние два месяца поселили в камеру с иранцем. «Вот, -- говорят, -- Америка с Ираном ссорятся, пусть тебя потом ЦРУ в Штатах пытает».

-- А иранец-то по какому делу?

-- О-о... Это смешная история. Иранец Курбан Атабай, 42 лет, туркмен по происхождению, не бедный. Наслушавшись Туркменбаши, взял и привез в Ашхабад мрамора на 360 тыс. долл. для отделки зданий. Мрамор употребили в дело, а когда он пришел за деньгами, его послали куда подальше. А иранец сначала подал в суд, и самый справедливый в мире туркменский суд постановил выплачивать ему по 40 долларов компенсации ежемесячно. Представляете? На 750 лет история. Иранец пошел на базар, купил за 400 баксов американский шестизарядный револьвер «Кобра», пришел к госчиновнику, которому он мрамор поставлял, приставил ему к башке пистолет и говорит: «Отдавай мои деньги!» Тот испугался: «Сейчас у меня денег нет, приходи завтра!» Иранец, простой как хозяйственное мыло, пришел завтра, тут его и повязали. Его пытали около полутора месяцев. Когда я увидел его впервые, то просто испугался. На щеке у него был огроменный желвак, размером с дыню, от систематических избиений и пыток электричеством. Он мне еще рассказал, как его в камере размером метр на метр подвесили за связанные наручниками руки к потолку так, что он мог только-только носками касаться пола. И так он провисел три дня. Не пил, не ел. Его только раз в сутки выпускали в туалет на 15 минут.

-- А чего от него хотели?

-- Вот и я его спрашивал. А он говорит: «Ну как? Они меня наказывали таким образом». Ему дали 25 лет, из них 5 лет в крытой тюрьме, где самый жесткий режим. Что же касается пыток, то это типично. Вы бы видели Батыра Бердыева, бывшего министра иностранных дел Туркмении. Мужику чуть больше сорока, и он был просто никакой после этих допросов. Сердар Рахимов, бывший председатель туркменского гостелерадио, тоже абсолютно измордованный.

-- И все они, как и вы, вынуждены были давать такие же показания?

-- А нам деваться было некуда. Наступает какая-то запредельная, пограничная ситуация, когда становится уже безразлично: что угодно, только бы боль закончилась.

-- А когда прошло состояние зомбированности в результате психотропных уколов?

-- Сознание полностью возвращается недели через две-три.

-- А когда вас снимали на телекамеру в ряду остальных арестованных -- помните?

-- Это помню, потому что снимали еще, когда я голодал, в конце ноября -- в начале декабря. Режиссировала съемки сама генеральная прокурорша, госпожа Атаджанова. Сначала она лично бегала с трехкопеечной «мыльницей» -- фотокамерой и снимала нас по отдельности, потом командовала операторами: отъезд, наезд, общий план, крупный план. Я, разумеется, много раз присутствовал на самых разных кино- и телесъемках. Поверьте -- режиссер она никакой. Потом я затеял с ней мистификацию, и она удалась. Пока не могу открыть какую -- обязательно полетят головы. А после съемок нас повезли туда, где якобы состоялся теракт.

-- А вас-то чего? Вы же в другом месте были?

-- Это не ко мне вопрос. Это к генеральному режиссеру, то есть прокурору. Из ее речи следовало, что я, во всяком случае, был одновременно в трех местах: там, где стреляли, возле меджлиса, а также возле телевидения с винтовкой в руках. В действительности же я сидел вместе с Шихмурадовым и Джумаевым в одной машине в 15 метрах от здания меджлиса, туркменского парламента. А меня следователи все время пытались убедить, что Джумаев в это время вел «КамАЗ», перегородивший дорогу кортежу. Более того, что он стрелял из автомата. И в это же время с оружием в руках ожидал приказа о взятии меджлиса... от себя самого, вероятно. А кроме того, находился у телецентра, чтобы объявить о государственном перевороте. Просто песня! Прокурорша складывала вместе разные показания, но ума, чтобы сверить их, у нее не хватило, вот и получилось, что мы были одновременно в разных местах. Им, грубо говоря, было на все наплевать. Самое главное, чтобы Туркменбаши в это поверил.

-- А он в это поверил?

-- Ну, наверное. Ведь когда я им объяснял, что я не мог быть одновременно в трех местах и нужно исправить эти показания, они говорят: «Ты что! Это уже у президента было, он уже это видел». А если президент видел, значит, исправить это невозможно.

-- А что представляет собой внутренняя тюрьма МНБ?

-- Во-первых, как говорили следователи и прокуроры, это курорт, потому что, например, в изоляторе МВД в камере на 16 метров сидят 40 человек. Внутрянка состоит из трех этажей. Первый этаж, точнее, полуподвал -- это пыточные. Цокольный разделен пополам. В одной половине проводятся допросы, а через решетку -- другая половина с клетками, где сидят пожизненные. Там их пятеро: Шихмурадов, Ыклымов, Джумаев, Оразгельдыев... И еще кто-то. И верхний этаж, где сидела вся остальная публика, обвиненная в заговоре. Человек 15--16 увезли после суда в новую тюрьму в пустыне, в сотне километров от Ашхабада.

В Ашхабадском СИЗО я понял, откуда, к примеру, у начальника Ташаузской тюрьмы при зарплате в 50 долларов «Мерседес» стоимостью 50 тыс. долл. Я спрашивал: как это может быть? Мне отвечают: передача заключенному стоит 50 долл., свидание -- 200, девочку в камеру -- стольник. И так далее.

Но нам таких предложений не делали, пока нас охраняли каэнбэшники. Однако, как только их сменили эмвэдэшники, а потом и специальные люди, охраняющие тюрьму, садист на садисте, -- косяком от них пошли предложения: бутылка водки -- 10 долл., доза наркотика -- 2 доллара.

-- Что так дешево?

-- А это самый дешевый местный, точнее даже, афганский наркотик -- терьяк, неочищенный опиум. Главный предмет бизнеса главного человека в этой стране. Как он им торгует, я тоже расскажу в книге.

-- Когда вы видели последний раз Бориса Шихмурадова?

-- Это было ближе к концу января. Его допрашивали в МНБ. Не могу сказать, что он был в хорошем состоянии, но он был жив. Но знаю точно, что с 25 декабря, когда он оказался у них, его допрашивали четверо суток без перерыва на сон. И во время пресловутого выступления на народном совете 30 декабря он был ну никакой. Он падал со стула, его поднимали... В 1937 году это называлось «поставить на конвейер».

-- Он читал свои показания?

-- Да. Все читали.

-- А Шихмурадова тоже кололи?

-- Думаю, что да. Иначе просто невозможно.

-- А почему вас, единственного из обвиняемых в заговоре, не судили?

-- Наверное, потому, что в случае суда над американским гражданином они вынуждены были бы дать возможность присутствовать на нем американскому консулу, нормальному адвокату. Ведь ни на один суд над туркменами не пустили никого: ни одного родственника, не говоря уже о представителях международных организаций или иностранных журналистах.

-- А как сказывалось влияние Туркменбаши на эти процессы?

-- Самым непосредственным образом. Он сам проставлял сроки обвиняемым. Госпожа генпрокурор как-то похвасталась этим фактом. Меня спасли, во-первых, международная поддержка и американское гражданство. А во-вторых, в одном из каких-то сумеречных или «подколотых» состояний я как-то ляпнул, что собирался написать книгу о Туркмении. И вот однажды, в середине февраля, меня сдергивают с нар и говорят: «Парень, ты хотел написать книгу? Давай, садись и пиши». Я тихо припал, но потом сопоставил: чем сидеть на нарах и гнить, почему бы и нет? Я же бывший кавээнщик, вспомнил, что такое литературная мистификация, и согласился. За эти два месяца я написал две книги.

-- На компьютере?

-- Да. Каждый день меня привозили в полдесятого в прокуратуру, снимали наручники, сажали в комнату, ставили за дверь солдата с дубиной, он ходил со мной даже в туалет. Мне приносили обед, уже нормальный, не тюремный, даже конфетку к чаю давали. Я писал по 20 страниц в день. Генпрокурор лично проверяла выполнение нормы, вписывала цитаты и редактировала текст. Когда я уже начинал отключаться, в 8--10 вечера, меня снова -- в наручники и обратно в клетку. 12-часовой рабочий день, без выходных. Признаться честно -- я писал и веселился.

-- О чем книги?

-- Первая -- о теракте. Точнее, о той его версии, которую состряпали в гепрокуратуре. Мне дали прочесть все 55 томов дела, все, что на русском, -- прочитал сам, а то, что на туркменском, -- в изложении переводчика. В результате я оказался единственным, кто читал всю эту занимательную историю целиком. Когда сей труд был закончен, его отправили Ниязову. Г-жа Атаджанова потом сказал мне, что ни одного замечания от него она не получила, значит, книга ему понравилась.

Где-то в начале марта приходит человек и говорит: «Все, Леонид Александрович, президент вас милует и освобождает». И протягивает три странички, которые я должен прочесть перед освобождением. А там приблизительно так: «Дорогой Сапармурат Туркменбаши, да я твой друг по гроб жизни, да я люблю тебя как маму, а может быть, еще сильнее, спасибо, что дал возможность посидеть у тебя в тюрьме, где я по-настоящему прозрел и понял, какой ты великий», ну и тому подобное... О кей, говорю, только наизусть сказать это не смогу, буду читать. Ставят камеру, и я все делаю профессионально: в нее не смотрю, голову от текста не поднимаю, глазами показываю перенос строчек, в общем видно, что читаю. А меня потом снова в наручники и в клетку: «Пока решается ваша судьба, садитесь, пишите еще одну книгу». «Да вы что, -- отвечаю, -- я еще от первой не отошел...» «Ну, тогда опять будете сидеть».

-- А про что вторая книга?

-- Генпрокурор Атаджанова сама придумала название -- «Туркменистан: Золотой век». План мне написали, приволокли кучу литературы, про ковры, лошадей, про древности. Ну и про туркменское счастье в эпоху Туркменбаши, разумеется. Знаете любимый ашхабадский анекдот? «Счастье, когда живешь в такой замечательной стране, как Туркменистан эпохи Туркменбаши. А несчастье, это когда у тебя такое счастье!»

-- А главное творение Туркменбаши -- «Рухнаму» в качестве источника тоже дали?

-- Отвечаю: знаю наизусть, с любого места могу цитировать, как уголовный кодекс. Как в песне пелось: «Открою кодекс на любой странице, и не могу -- читаю до конца». Сел писать эту вторую книгу, и не поверите, получилось 350 страниц, писал со скоростью идиота. Закончил я 8--9 апреля, перед самым визитом Туркменбаши в Москву, и его братания с Путиным. И вскоре меня отпустили. Но перед этим я сподобился чести разговаривать с Самим.

-- Поздравляю! Как это выглядело?

-- Здорово! 24 апреля прибегает ко мне один из следователей с выпученными глазами: «Быстро к Атаджановой!» А она меня ждет в своем кабинете стоя навытяжку. «Станьте здесь, сейчас с вами будет разговаривать Сапар Атаевич». «А как мне его называть-то?» «Как в обращении вашем написано, так и говорите». И вот я слышу ро-о-одной голос в трубке: «Ну что, г-н Комаровский, мы приняли решение передать вас американским властям...» И я в ответ по полной программе: «Ваше превосходительство, глубокоуважаемый Сапармурат Туркменбаши Великий...» А он мне еще про то, как ему понравились мои книги и как он надеется, что я по возвращении в Америку их издам. Я отвечаю, конечно, мол, других дел у меня просто нет сейчас. А генпрокурорша мне все это время показывает бумажку со словами: «говори ему спасибо». И я отрабатываю: «Г-н президент, огромное вам спасибо за все!» -- и повторяю это несколько раз на все лады. А Туркменбаши мне в ответ: да ладно, типа, не за что...

-- А теперь вы вроде как уже третью книгу пишите, только уже на воле?

-- Я пишу книгу о своих приключениях в Туркмении. Я никогда не был злым человеком, но сейчас я очень зол. И твердо убежден, что правду о Туркмении нужно знать всем. И вот эту правду я набиваю сейчас у себя на компьютере. Я закончу книгу до конца мая. Весь гонорар от издания книги я положу на счет фонда помощи туркменским политзаключенным, который сейчас создается. Я очень надеюсь, что моя книга будет издана и в России, и в Америке, а те, кто принимают решения, поймут, что туркмен надо спасать.

8 мая посол США в ОБСЕ Стефан Миникес, выступая в Вене на заседании Постоянного совета этой организации, выразил серьезную озабоченность участившимися сообщениями о бесчеловечном обращении с заключенными в тюрьмах Туркмении. Посол Миникес сообщил, что располагает заслуживающими доверия сведениями о двух смертельных исходах среди заключенных.

«Эти сведения усилили нашу озабоченность по поводу условий содержания в заключении нашего бывшего коллеги Батыра Бердыева и других лиц, арестованных в связи с событиями 25 ноября 2002 года. Они подчеркивают необходимость немедленного доступа к арестованным членов семей, а также представителей международных организаций, в том числе Международного комитета Красного Креста. Мы настаиваем на том, чтобы правительство Туркменистана обеспечило такой доступ ко всем арестованным и осужденным», -- подчеркнул американский посол.

С аналогичным заявлением выступил и Евросоюз. «Мы полностью разделяем озабоченность США и считаем отказ в доступе к заключенным абсолютно неприемлемым, --говорится в заявлении ЕС, -- более того, это прямое нарушение Туркменистаном правовых обязательств в рамках многочисленных международных договоров и соглашений». «ВРЕМЯ НОВОСТЕЙ»