При знакомстве Андрей Прикотенко, недавний выпускник ЛГИТМиКа, поставивший «Царя Эдипа» (один из любимейших питерских спектаклей прошлого года, даже получивший спецприз на недавней «Золотой маске»), оказался так же энергичен, весел, нахален и обаятелен, как и его спектакль. Сразу после «Маски» Прикотенко выпускал в московском Новом драматическом театре свою первую столичную премьеру -- «Гамлета», назвав его Elsinore. Андрея нимало не смущала участь районного театра у окружной дороги, которая любому режиссеру Нового драматического кажется главной угрозой успеху. Режиссер перед премьерой был непривычно беспечен и хвастал, что в театре много отличных молодых актеров: «Вот увидите, они все очень скоро прославятся». На первые спектакли пришло столько критики, сколько давно не видел Новый драматический. Вспоминая веселого подросткового «Эдипа», предвкушали удовольствие.

В сущности, Прикотенко не обманул. Он снова из классической трагедии сделал боевой молодежный спектакль, в котором много смешного. Сильно сокращенный шекспировский текст стал историей о прыщавых подростках из опасного рабочего района. Вот Гамлет в кожаных штанах -- раздолбай из подворотни (Николай Горбунов), он постоянно отхлебывает из бутылки и все время дергается, будто в такт музыке из наушников. Вот глядящая на него влюбленно белобрысая дурочка Офелия из соседнего подъезда (Наталья Рычкова). У обоих волосы стоят иглами -- вид агрессивный и независимый. Вот их родители: мамаша с отчимом у Гамлета -- любители плотских утех и выпивки (Вячеслав Невинный-младший и Наталья Беспалова). Дома оба ходят в махровых халатах и тапочках, отчим -- с завязанной полотенцем головой, отпивая рассол из железной банки, мать -- с волосами, накрученными на бигуди. Немолодой вдовый хлопотун -- папаша Офелии (Анатолий Сутягин). Ходит в спущенных чулках, с поясницей, завязанной пуховым платком. Режиссер все время пытается снизить пафос, чтобы зрители подольше не вспоминали, что смотрят трагедию: Офелия рассказывает отцу о том, как ведет себя ее парень, стоя под дверями сортира, и озабоченный папаша выскакивает, даже забыв натянуть штаны.

Когда друзья ведут парнишку куда-то, чтобы он увидел призрак своего отца, он не чувствует опасности: скорее его это «прикалывает». «Прикиньте: призрак!» Конечно, отец умер недавно (возможно, от пьянства), но это здесь дело привычное. И только когда батя -- такой знакомый, толстый, потный, полуголый, с ремнем в руке -- кричит в истерике о своей смерти, пацана действительно «вставляет». Ведь несмотря на то, что отец лупил его и пил, наверное, без просыпу, сын старшего Гамлета любил. Ладно бы кто убил, а то брательник отцовский. Да и мамка хороша. За смерть бати Гамлет готов мстить.

А дальше у парня происходит настоящий подростковый срыв, в котором истерика и агрессивность чередуются с депрессией. В этом срыве нет места никаким обдуманным поступкам вроде классической западни для Клавдия -- «мышеловки». Гамлет сам портит весь спектакль, чуть ли не вступая с отчимом в драку. Он беспрерывно лезет на рожон, «нарывается». Девчонки-зрительницы, сидевшие за моей спиной, не раз с удивлением комментировали: «Псих какой-то!»

На самом деле занятных деталей Прикотенко придумал очень много. Даже слишком: по сравнению с лаконичным «Эдипом» Elsinore кажется многословным, затянутым, будто режиссеру не хотелось отказываться ни от чего, возникавшего по ходу репетиций в его веселой фантазии. Он придумал парочку отвязных пацанов -- Розенкранца с Гильденстерном, кривляющихся, пока их не видят Клавдий с женой, словно за спиной директора школы. Странного, молчаливого и шизоидного Горацио в каких-то тряпках. Придумал, что Гамлета увозят в Англию в смирительной рубашке, словно в «дурку», а возвращается он заторможенный и безучастный, будто обколотый антидепрессантами. Режиссер решил, что речей, обращенных «в никуда», нынче не бывает, и каждый классический монолог герои пьесы стали говорить, обращаясь к кому-то. «Быть или не быть», -- бормочет Гамлет, обнимая и целуя Офелию, которой все равно, что он говорит, -- лишь бы к себе прижимал. Ну и так далее.

Прикотенко действительно оказался отличным «придумщиком», но, как выясняется, для «Гамлета» этого мало. Пока печальный подростковый сюжет стоит не наполненный актерским чувством и мыслью, словно свежекупленная книжка-раскраска. Неплохая, но самостоятельной ценности не имеющая. «Эдип-царь», с которым теперь каждый спектакль Прикотенко неизбежно будут сравнивать, тоже не был спектаклем невероятных философских глубин, но в нем был идеальный ритм, точный нерв и чудесные актеры, особенно Иокаста -- Раппопорт, которая веселую вакханалию к финалу поднимала-таки до трагедии. В Elsinore пока таких актеров не видно.

Так что, если вы хотите узнать, что умеет Прикотенко, приходите, это уже понятно. Если хотите увидеть «Гамлета» -- подождите. Быть может, спектаклей через пять--десять, когда спадет первая нервозность, актеры поймут про эту пьесу что-то существенное и сыграют историю, принадлежащую пусть не Шекспиру, а Прикотенко по-настоящему. Если, конечно, он сумел им объяснить, в чем суть этой истории.