За три дня в Москве прошло сразу два симфонических концерта, в которых публике было предложено нечто нездешнее и неповторимое. В первом случае почти традиционная программа (Берлиоз, Бетховен, Такемицу) превратилась в редкую диковину стараниями знаменитого японского Оркестра телевидения и радио (NHK) и титулованного дирижера Шарля Дютуа. К импортному в концерте прилагался родной Михаил Плетнев.

Во втором случае нездешней была сама музыка: величественные «Песни Гурре» Арнольда Шенберга на Новой сцене Большого театра не оставили равнодушными ни тех, кто мало-мальски знаком с кантатой в записях, ни тех, кто совсем ее не знает. Кроме того, публике было предложено изумиться качественному вокалу солистов, большинство из которых гастролеры, а также изощренному актерству Клауса Марии Брандауэра. В роли родного выступил сдвоенный оркестр Большого театра с «Русской филармонией». Смягчая невыносимый вид импортного пения, мелодекламации и самой партитуры, оркестр по-родственному жевал и бряцал. Вместе с тем героические усилия главного приглашенного дирижера Большого театра Николая Алексеева, который и затеял всю историю, нельзя недооценить.

У ранней кантаты Шенберга «Песни Гурре» (1900--1913) не менее легендарный статус, чем, скажем, у Восьмой симфонии Малера. Ласковый гигантизм ее формы и пышная нежность оркестровки принесли ей сонмища поклонников. Но свойственная fin de siecle утонченная роскошь с ироническими нотами в «Песнях Гурре» не столь саркастична, как у Малера, Шенберг в своем модернизме гораздо прямодушнее. Первая часть изощренной поэмы Якобсена сделана в вагнеровском духе. Со второй части не заметить авангардистский конструктивный изыск, тембровые игры и ритмическую стать ХХ века уже невозможно. «Песни Гурре» -- редчайший образец открытого публике авангарда -- были представлены в Большом с той степенью совершенства, которая не дает повода обратить на себя лишнее внимание, но позволяет оценить музыкальную красоту. Состав солистов был подобран основательно и не без изящества. Мелани Динер в партии Тове хотя и не в силах была перекрыть оркестр, но предложила образцовый немецкий позднеромантический вокал. Остальные (Гленн Уинслейд, Альгирдас Янутас, Марианна Тарасова и Пол Уэлан) стиля не нарушили, старались пробиваться сквозь оркестровую мощь и приложили все усилия, чтобы декадентская сказка с голубями, мертвецами, ветром, замком, богоборчеством и финальным упоением жизнью буквально ожила. Что до Брандауэра -- в финале выяснилось, что именно его партия здесь главная, именно его слышание стиля сокрушительно. И что обычай актерствовать в стиле вялой литературно-музыкальной композиции в ходу у местных величин. Импортные не склонны к роли свадебного генерала. Надо отдать должное Николаю Алексееву, ему в целом удалось собрать титаническую, грозящую распластаться форму. А что в деталях не было изящества, объясняется в том числе и оркестровым классом.

О нем публика имела возможность пополнить свои представления двумя днями раньше в БЗК.

Если бы вдруг понадобилось объяснить футбольному болельщику, что именно случилось в БЗК, следовало бы сказать, что Рональдо заменили на Зидана. Так что победный гол вышел не взрывным, но точеным: пианистка Марта Аргерих не приехала, Первый концерт Бетховена сыграл вместо нее Михаил Плетнев. Но счет встречи от этого не изменился. Публика была покорена тонким балансом оркестра и фортепиано, мягко и упрямо выстроенной формой, изощренной логикой и экстравертным обликом концерта, ловко выполненным руками интравертного солиста. Оркестр показал себя славным партнером, и в конце концов выяснилось, что именно он этим вечером главный.

Старый и статусный оркестр NHK (1926 года рождения) не одряхлел. NHK с кем только не работал -- в том числе со Стравинским, Караяном, Андре Превеном, Евгением Светлановым. В этом году он прощается с обладателем двух «Грэмми» Шарлем Дютуа: обаятельного и филигранного маэстро с темпераментом здорового романтика скоро сменит специалист по блистательным масштабам Владимир Ашкенази. А пока Шарль Дютуа с помощью невероятно виртуозных подопечных выстраивает формы, изумляющие чистотой и эффективностью своих линий.

«Церемониал» авангардиста Тору Такемицу, где аудитория услышала звучание чудесной японской волынки «шо» (солистка Маюми Мията), выглядел как хитроумный «национальный» книксен, будучи при этом сшит абсолютно по-европейски. При всех неповторимых ароматах в нем было больше наивной элегантности парижского шестидесятнического толка, нежели этнографизма. Со следующего номера программы о японском подданстве оркестра можно было почти забыть. Разве что феерию виртуозного инструментализма часто объясняют азиатским терпением. Так или иначе, но в тот практически единственный момент, когда медь слегка споткнулась, в публике послышался радостный вздох: дескать, «живые». Действительно, пока звучала Фантастическая симфония Берлиоза, об этом можно было и забыть. Ее упругое движение, акриловые краски, словно нанесенные на бархатную поверхность, органика баланса, точность и простота артикуляции и, наконец, эффектно вздутые формы разочаровали тех, кто ценит в этом сочинении трепет, сумрак и смятение. Звучали даже упреки в механистичности. Но тех, кто больше прочего почитает в искусстве искусность, интерпретация Дютуа и NHK сразила. От грустной и банальной мысли о несравнимости такого качества и местных оркестровых достижений невозможно было отделаться. Что и подтвердилось через день в Большом театре. Вот, говорят, у нас -- душа, а у них -- машина. Тогда хочу такую машину. Вряд ли она повредит моей душе.