В прошлые годы раздел некоммерческих проектов эффектно оттенял невнятность и дряблость основной, «торговой» части. Сегодня ситуация прямо противоположная. Ударным получился как раз «продажный» раздел: судя по количеству красных кружков у экспонатов (Стоп! Продано!), львиная доля работ украсит теперь частные и общественные собрания. То, что многие галереи смогли окупить свои стенды, уже несомненная удача специфического российского артрынка.

Некоммерческая часть получилась пикантным десертом для гурманов. Самый «аппетитный» зал посвящен коллекции шведской компании Absolut. Почти двадцать лет крупнейший водочный бренд является темой искусства звезд Contemporary Art. И вот впервые Absolut представил в Москве произведения из своей коллекции. Куратором стал Олег Кулик. На «Арт-Москву» привезли лучшее: работы Анни Лейбовиц, Энди Уорхола, Ханса Холляйна, Арманда Армана, Пьера и Жиля, Эда Руши, Роберта Индианы, Александра Косолапова.

Пространство выставки оформлено безупречно. Через бутылочный силуэт входишь в черный коридор. На стенах -- прозрачные пленки с именами и биографиями художников выставки. Поворачиваешь за угол. И тут-то -- торжественная кода. Просторный зал с элегантным черными стенами-ширмами украшен работами такого класса, который «Арт-Москва» еще не знала и долго не забудет. «Absolut Лейбовиц» это портрет артхаусного режиссера Геса ван Сента в «завинченной» бутылочной перспективе. Absolut illusion. От Холляйна приехал архитектурный коллаж с включением бутылки Absolut в архитектуру венского Haas-Haus. «Absolut Уолгерс» это дадаистская демистификация «Подставки для бутылки» Марселя Дюшана: бутылка нанизана на металлический штырь, как пальто на вешалку. Каждая работа безупречна по ясности, цельности высказывания. Честно говоря, после иных творений наших соотечественников зал Absolut что-то вроде визуального фильтра. Сверхкачественная очистка зрения от разных сивушных примесей -- это и есть принцип идеального дизайна. Увы, если честно, то визуальную экологию подпортил сам куратор, Олег Кулик. Не смог смирить творческие амбиции и на самом почетном месте, в торце зала, выставил собственную фотоинсталляцию. Голый человек-собака-крокодил внутри морского пейзажа, на теле -- десяток резиновых сосков, из которых можно тянуть водку с помощью невидимых резиновых трубочек. На фоне других емких и лаконичных работ это прямо какой-то многословный и вычурный маньеризм. К тому же получилось, что все звездное сообщество вытягивается процессией к главным водочным соскам России. Ах, как некстати выдал себя наш комплекс: в любой ситуации позиционировать себя «народным художником мира»!

Другие кураторские проекты выглядели более комильфо. Куратор галереи Гельмана Евгения Кикодзе представила проект «Мы -- Они». Идея --искусство и политика. Куратор назвала свою выставку «змеей, кусающей хвост». Сперва работы российских художников иллюстрируют идею противостояния народа и власти, затем -- их слияние. Мудрая получилась выставка, и мораль в ней стоическая: «народ и люди в погонах не могут быть оппозицией, второе рождается из первого». Столь же интересные ассоциативные пары на тему оружие и игра, этика и эстетика предложили Паула Беттчер и Александр Панов. Проект ГЦСИ «Последствия» -- другой вариант диалога, это пары, сформированные работами французских и русских художников на тему города и социума.

Помимо странных сближений (искусство и водочный бизнес, автомат и мягкая игрушка, французское и нижегородское) «Арт-Москва» запомнилась другими странностями. И это своеобразная стратегия нынешней ярмарки. Ведь по признанию члена жюри и главного редактора «Художественного журнала» Виктора Мизиано, «странности нам очень важны». Странноватой, не без его участия, получилась новая премия в области современного искусства корпорации General Sattelite. Инициатором ее появления стал петербургский художник Дмитрий Виленский. Авторитетным жюри была порушена вопиющая дискриминация -- ведь служители других муз давно уже делят, судят, рядят и чинами считаются. Потому после долгих и продолжительных дискуссий о том, кого считать русским художником и что считать вкладом в русское искусство, высокое международное жюри, в которое вошли заведующий отделом новейших течений Русского музея Александр Боровский, директор Центра современного искусства в Софии Яра Бубнова и вышеупомянутый Виктор Мизиано, определили дать главную премию «за вклад в развитие российского современного искусства» гордости отечественной фотографии, международной звезде Борису Михайлову (который при Советах жил на Украине, а теперь обосновался в Берлине). Загадочная премия за лучшую идею выставочного проекта и возможность его реализовать получила совсем никому не известная Татьяна Головизнина. Самым странным лауреатом оказалась Сандра Фриммель. Она получила стипендию на подготовку исследовательской работы «Российский павильон на Венецианской биеннале». Жюри решило, что дискриминации быть не должно и немецкий исследователь имеет право на премию на русской земле больше, чем прочие претенденты. Какие уж там нам недоступные глубины откроет девушка из Берлина, пока неясно, но радует полемический задор жюри, готового отстаивать принципы и идеи, даже если они противоречат здравому смыслу, -- ведь подобного уровня проектов в России не просто много, а очень много. Надеемся, что члены жюри учли банальную истину о том, что антитезе оказаться впереди тезы так же опасно, как бежать впереди паровоза, -- наедет и задавит и деньги отберет.

Премия Generall Sattelite позволила показать на «Арт-Москве» выставку Бориса Михайлова «Реквием», стала поводом лауреату приехать в Москву, а галерее XL открыть еще одну выставку Михайлова -- о другой жизни в райском саду на немецких лужайках. Искусство Бориса Михайлова тоже иллюстрирует мысль «странности нам очень важны». Но совсем по-другому, без иронии. Его реквием, как должно, светел и страшен. Борис Михайлов снимал людей, которым уже нельзя помочь: опустившихся, опущенных на самое дно жизни. Умиравших буквально на его глазах -- от нищеты, заброшенности, болезней. Изуродованные тела, жалкие ласки, уродливые одежды «новой русской бедности». Без цинизма. С одним только чувством равенства людей, их тел и чувств перед жизнью, судьбой и Создателем. Потому Михайлов не стесняется, когда видит беззащитность и беспомощность, старательно изымаемые из наших представлений о реальной человеческой жизни, и спокойно возвращает реальность классическим для русской литературы и культуры образам «униженных и оскорбленных». Тех, о ком так много написано в Евангелии, которых принято не жалеть, игнорировать, не замечать.