Два мартовских журнала доказывают, что лавры Петра Вайля и Александра Гениса, сорвавших бурный аплодисмент за «Русскую кухню в изгнании», многим спать спокойно не дают. В «Дружбе народов» (№3) Александр Тимофеевский (старший) печатает «Кулинарию эпохи застолья» (Пельмени на маргарине, Первый плов и прочая Наливка рябиновая); в «Октябре» (№3) Анатолий Найман и Галина Наринская вводят публику в «Процесс еды и беседы» (100 кулинарных и интеллектуальных рецептов -- пока отработаны только кофе и омлеты, но продолжение следует). Кухарные инструкции перемежаются остротами, мемориями и философизмами (у Тимофеевского -- поменьше, у соавторов -- погуще). Зачем талантливые люди играются в эти игры, понять не могу. («Приватность» демонстрируют? «Внутреннюю свободу»? Каждую строчку -- включая ненаписанные -- на вес золота ценят? -- Все как-то жидко смотрится.) Зато догадываюсь, почему журналы позволяют себе такой цирк. Дело не в заманивании читателей (так в запрошлом веке «Московский телеграф» печатал картинки мод -- смотри на сей счет бессмертную поэму «Граф Нулин») -- кулинарных наставлений на лотках хоть залейся и не сыщешь глянцевого журнала, где бы всякие випы не рассказывали, как они мелко рубят петрушку, вливают в уху стакан шабли и ужасно любят тюрбо. За попсовым комсомолом не угонишься (пионеры Вайль с Генисом эту пенку уже сняли) -- ларчик открывается проще: любезным авторам отказать невозможно (хоть выписку из медицинской карты принесут), а печатать в общем-то нечего. В том же «Октябре» обзавелись рубрикой «Внеклассное чтение» -- Дмитрий Бак, доцент самого амбициозного гуманитарного факультета страны («истфил» РГГУ), ритуально поплакавшись о том, что студенты современных писателей не читают, а литературная критика варится в собственном котле, выводит на арену участников своей студии, с коими он игрался в последнюю букеровскую премию. Получаем пять вяловатых эпигонских опусов о романах, худо-бедно, но обсужденных -- пять индульгенций выдано начинающим профессионалам (вот вас и в журнале печатают, вот вы и востребованы!). Все при своих: «игровое обучение» заменило нормальную лекционно-семинарскую работу, «свежие голоса» заполнили десять страниц. При чем тут читатель, ждущий экспертизы или скандала, полемики или возведения концептуальных вавилонов? Впрочем, две референтные группы мимо инициативы Бака не пройдут. Во-первых, те писатели, что всегда обижены на критиков (за то что таковые вообще по земле ходят) и свято уверены: прямой контакт с читателем (каковому гады-критики изо всех сил мешают) мигом обернется торжеством справедливости (всенародным признанием, миллионными тиражами и Нобелевской премией). Во-вторых, это литературные обозреватели, каковым -- знамо дело -- что яичница с артишоками, что самопальный букер, что имитация историософии от Владимира Кантора («Санкт-Петербург: русская империя против русского хаоса» -- оцените «свежесть» идеи!), что имитация прозы от Михаила Тарковского («Кондромо»), вялого и холодного эпигона Юрия Казакова, из которого старательно и безуспешно не первый год лепится «значительное лицо». Такой вот «Октябрь».

В «Дружбе народов» есть все же тонкая повесть Александра Васюткова «Сим-сим» (о себе, конечно, но с живым чувством ушедшей Москвы и экзистенциальной болью -- читать стоит) и внятная статья Анны Кузнецовой «Неостановимый авангард. Премия Андрея Белого. Поэтическая серия издательства «НЛО». Это, говоря по-нынешнему, гарнир. А «главное блюдо» -- начало романа Бориса Голлера «Возвращение в Михайловское». Никаких метафор -- роман про «наше все». С прогрессивной трактовкой «образа Арины Родионовны»: Хочешь девку нынече какую-нибудь?.. Я ее намою тебе -- как вылижу!.. Видел, как они на тебя глазели? Точно диво дивное!..

Олег Чухонцев аккуратно разделил свои стихи между апрельскими выпусками «Знамени» («Меликой и вокабулами») и «Нового мира», в коем состоит членом редколлегии («По мосткам, по белым доскам...»). Удивительный маневр. Означающий, по-моему, доброжелательное равнодушие к журналам (что тот солдат, что этот) и полное равнодушие к читателю (захочет -- найдет; обозреватели обозреют). Подборки, разумеется, должно читать вместе -- большой поэт трудно, превозмогая тревогу и неуверенность, но счастливо ищет новый звук, ориентируясь то на прозу, то на молитву, то на русские эквиваленты античных метров. Самое время бронхи свои продуть/ легкие продышать и прочистить горло/ меликой и вокабулами -- и в путь/ мысленный за химерой. // Чаю заварим с мятой, накроем стол,/ яблочный пай нарежем, тетрадь раскроем./ Может, хвала Алкею, и наш глагол/ Небу угоден будет. Или: Участь! Вот она -- бок о бок жить и состояться тут./ Нас потом поодиночке всех в березнячок свезут,/ и кукушка прокукует и в глухой умолкнет час.../ Мати Божия, Заступница, в скорбех помилуй нас.

«Знаменские» выигрыши (не считая Чухонцева) -- подборки стихов Евгении Извариной и Максима Амелина, «49 дней с родными душами» Александра Давыдова (сын Давида Самойлова вспоминает мать и отца) и «Роттердамский дневник» покойного Бориса Рыжего (оба материала в рубрике Non fiction), мемуары Владимира Арро «Не смотрите, никто не пришел!» (о том, как накатывала и откатывалась «новая волна» позднесоветской драматургии -- занимательные дела тогда творились в театрах, журналах, Минкульте и ЦК КПСС) и принципиально важная статья Натальи Ивановой «Клондайк и клоны. Заметки о способах литературного размножения» (об инерции, равно властной над «молодыми» и «мэтрами», о самоповторах, о литературном карьеризме и прочей тоскливой и влиятельной дури). О прочем -- включая подборку коротких новелл-притч Владимира Березина «Тридцать девять слов» -- умолчим.

«Новый мир» (№4), кроме Чухонцева, может предъявить повесть Анатолия Азольского «Глаша» -- «шпионскую» и «экзотическую» (герой -- морской атташе СССР в некой южноазиатской стране, где происходит военный переворот). На мой взгляд, нашему Ле Карре больше удается советская фактура (букероносная «Клетка» и «Облдрамтеатр», прошлогодние «Диверсант» и «Белая ночь»), но драйв, сюжетное напряжение и стилевую энергию писатель выдерживает и в более «навороченных» опусах вроде «Монахов» или сегодняшней «Глаши». Ко времени пришелся «комментарий» Аллы Латыниной «Я играю в жизнь» -- о Лимонове как литературно-политическом акционисте. А еще Александр Солженицын пополнил «Литературную коллекцию» «Двоением Юрия Нагибина» -- чудны дела Твои, Господи!

Специальный выпуск «Нового литературного обозрения» (№59) называется «Другие истории литературы». «Другие истории» азартно рассказывают как корифеи гуманитарного истеблишмента (оба Гаспарова -- наш Михаил и заморский Борис, Лев Гудков с Борисом Дубинным, Дубин с Абрамом Рейтблатом, Михаил Ямпольский, Александр Эткинд, Николай Богомолов и проч.), так и пытливая молодежь. Действо разворачивается «после -- систем, нации, литературы, дисциплин, бинарности, канонизации, контекстов, энциклопедизма и конференций» (названия разделов). Уже слыхали: чего не хватишься, ничего нет, но какое же пленительное «другое» открывается восхищенным взорам. Читаешь (кто лучше пишет, кто хуже) и думаешь: а нельзя ли с какой-нибудь «не другой», той, историей ознакомиться. Ладно, шучу, не с «историей», с современным учебником, что не стыдно было бы студентам давать. (На лист раскатана полемика с газетной заметкой, где говорилось, что сегодняшнее переиздание «Истории древней русской литературы» Н.К. Гудзия -- дело сомнительное. Ключевой контраргумент -- «лучше нету». Сила!) Нет, наш удел -- «другое». Когда за учебник выдают старую монографию (под соросовский увесистый грант), репринт бежит за репринтом, семинарские этюды конкурируют с кухонными эссеями, тысячный раз со смаком возглашается прибытие гонца из Пизы, «дискуссионность» идет за самодостаточную ценностью, а Солженицын всерьез «разбирает» Нагибина.