Над разноцветными полями летят самолеты, им навстречу катятся тракторы, убравшие урожай колхозники готовятся к приезду столичных гостей -- и вот уже паровоз с дымящейся трубой деловито пробегает из левой кулисы в правую... «Светлый ручей» Шостаковича, семьдесят лет назад придавленный статьей-постановлением «Правды» «Балетная фальшь» и заново поставленный нынче хореографом Алексеем Ратманским и дирижером Павлом Сорокиным, с первых секунд увертюры звучит так чисто, легко и весело, что отлетают все сомнения по поводу колхозного сюжета. Подумаешь, кубанское село. Вся эта безумная история с переодеваниями, ошибками, перекрестными влюбленностями конечно же в родстве с историями бальными, чуть фривольными, лукавыми -- с «Летучей мышью», например, а не со здоровенно-румяными «Кубанскими казаками».

Сюжет вьется, хихикает, жмурится под солнцем. Колхозный агроном Петр влюбляется в заезжую балерину. (Та приехала танцевать на празднике урожая; сопровождают ее Классический танцовщик и аккомпаниатор -- хм -- Гармонист.) Он не знает, что его жена, местная затейница (завклубом?), также заканчивала хореографическое училище, более того -- они с Балериной были лучшими подругами. И конечно же, Балерина тут же сообщает давно не виденной товарке о поползновениях Петра. Женщины затевают назидательную месть. Затейница, переодевшись, является на тайное свидание к собственному мужу.

Но это только одна линия. Еще за Танцовщиком начинает ухаживать Молодящаяся дачница, а за Балериной -- Пожилой дачник. Безжалостные артисты решают над ними подшутить -- и Танцовщик облачается в «шопеновскую» юбку, а Балерина -- в мужской костюм. Еще два дуэта-розыгрыша. И, наконец, столичный Гармонист назначает свидание школьнице Гале, а ревнующий Тракторист, переодевшись собакой (! -- размером с гризли), ему старательно мешает.

В балетной комедии (жанр чрезвычайно редкий) важен баланс между чисто игровыми хохмами и шутками изощренно танцевальными. Ратманский этот баланс выдерживает замечательно. В феерическом дуэте притворившегося сильфидой Танцовщика (Сергей Филин) и ошеломленного Дачника (Андрей Меланьин), например: вот только что Танцовщик от души перепевал «сильфидные» и «жизельные» мотивы, с полуобморочным скрещиванием рук, с обреченными наклонами головы, -- а вот он, рухнув на сцену, требует у Дачника фляжку, на секунду забыв про роль и сев по-мужски широко расставив ноги. Но мгновение самоконтроля -- и снова принята томная поза (а фляжка от губ еще не убрана). Филин, в классическом репертуаре отлично танцующий и Джеймса, и Альберта (ловителей сильфид и вилис), делает эту роль сильфиды-вилисы виртуозно: без намека на манерность, со снисходительной истинно мужской насмешкой над женскими балетными штампами.

Но не только Филин в этом спектакле заслуживает восторженных слов. Геннадий Янин -- Гармонист: о, какой бриолин, как он клеит школьницу, как кругло поводит плечами, как падает на скамейку, обнаружив, что с девицей бросается танцевать собака! И, конечно же, Мария Александрова -- Балерина: не расставаясь с абсолютно современной манерой танца, чуть отстраненной и насмешливой, она сумела намекнуть на манеру довоенную. Не так, чтобы запахло архаичным и опасным нафталином, -- но чтобы ожил и зацокал языком славный московский миф о танце безрассудном (Александрова кидается в руки партнеру как когда-то Лепешинская) и победительном.

Алексей Ратманский в интервью обычно отрицает, что роли в его спектаклях тесно спаяны с тем артистом, на кого непосредственно сделаны. Должно быть, это тот случай, когда художник сам себя обманывает: нет более личностно-ориентированных постановок, чем балеты Ратманского. В его спектакль можно ввестись, и ввестись хорошо -- но сделать роль лучше того артиста, что с балетмейстером первоначально репетировал, пока не удавалось никому. Поэтому в том, что роль Зины не удалась Инне Петровой -- ее милая героиня с трудом наворачивала многочисленные вращения, поставленные для виртуозки Галины Степаненко, -- нет ничего удивительного. Удивительно именно неучастие Степаненко в спектакле: балерина без комментариев отказалась от репетиций незадолго до премьеры. В результате на сцене в финале не оказалось двух равносильных балерин, и то, что агроном не отличил свою жену от виртуозной гостьи, пришлось отнести лишь к театральной условности.

В спектакле отлично сделаны ансамбли и массовые танцы (от клонящейся, вьющейся шестерки девушек, сопровождающих Зину на колхозном празднике, до плясок горцев и кубанцев). А вот чего в нем совсем нет -- так это «эпохи». Борис Мессерер украсил, конечно, занавес лозунгами 30-х годов, но в остальном явно смог себя сдержать, и его фантазия на тему ВДНХовского фонтана «Золотой колос» выглядит вполне забавно. (Хотя легкому, летучему, непафосному воздуху этого спектакля все же подошли бы менее жирные краски). Тончайший намек -- лишь вальс-макабр во втором действии, когда после игрушечной «дуэли» на сцене появляется Смерть с косой; но ее быстренько пинками спроваживают со сцены -- да и относить ли это к «эпохе»? Капелька страха, тревоги, волнения не помешает любой хорошей комедии. А «Светлый ручей» -- комедия очень хорошая.