Ходит молва, что пьесу про Обломова заказал Михаилу Угарову покойный Олег Ефремов. Режиссер и драматург сошлись в главном: таких людей, как милый гончаровский ленивец, больше нет на свете, и вместе с ними ушло что-то глубоко важное -- теплое, душевное, до боли родное. То, что придавало русской жизни особое обаяние и, быть может, обеспечивало ее цельность. Выполняя заказ, Угаров превзошел сам себя: «Облом-off» («Смерть Ильи Ильича»), безусловно, лучшее из его сочинений.

Написанная пьеса, однако, залежалась в репертуарной части. Та же молва, охочая до анекдотов, объясняла заминку весьма забавно: дескать, строптивый Угаров никак не соглашался вымарать из пьесы реплику старого слуги Захара «А ... его знает!» и пространный ответ Обломова: нет, Захар, этот самый предмет ничего не может знать, он же только маленькая часть человека и т.д... Поверить молве трудно, хотя тема «цельный человек и часть человека» -- главная тема пьесы, и вряд ли драматург согласился бы ее корежить. Иное дело, что резкость угаровских приемов действительно могла смутить театр -- но об этой резкости мы поговорим чуть позже.

События развивались так: нетерпеливый автор забрал пьесу из МХАТа и самолично поставил ее в Центре драматургии и режиссуры п/р Казанцева и Рощина. Успех превзошел все ожидания: постоянные переаншлаги на спектаклях, номинация в «Золотой маске», титул «Гвоздь сезона», официально присвоенный пьесе Московским отделением СТД. Естественно, Художественный театр одумался, пригласил на постановку Александра Галибина, возглавляющего сейчас новосибирский «Глобус», и пьеса таки вышла -- на Новой (самой маленькой) сцене. Спектакль называется просто: «Обломов». По-моему, так оно и лучше.

В программке можно прочитать, что лень Обломова на самом деле -- не лень, а «противостояние злой энергии» (Угаров) и что пьеса «разрушает привычные стереотипы, связанные с Обломовым» (Галибин). Если б эта задача -- разрушить «привычные стереотипы» -- действительно была главной, то пьесу не стоило бы писать, а спектакль, по ней поставленный, -- смотреть. То, что Обломов добр, обаятелен, наделен вяловатым, но тонким умом и по-детски чистой душой -- все это ясно из романа при самом беглом чтении. Ясно также, что в Обломове живо чувство собственного достоинства; что лень и непрактичность -- залоги его независимости (что делать, других нету!); что он -- слабый, капризный, неумелый -- нисколько не пошл. Герой Гончарова -- один из последних «людей чести» в русской литературе, и это связывает его с героем «Капитанской дочки». Доказывать это значило бы ломиться в открытые двери. К счастью, у автора и постановщика была другая цель, серьезная и важная: помянуть хорошего русского человека Илью Ильича Обломова -- чрезвычайно милого нам и, как мы вынуждены признать, совершенно нам чуждого. Мы многим обязаны покойному: вспоминая его, начинаешь остро чувствовать грубость и ущербность окружающей жизни.

Впрочем, я, кажется, лукавлю -- заодно с Угаровым и Галибиным. При чем здесь «окружающая жизнь»: речь идет о моей собственной. Пьеса Угарова тем и замечательна, что автор не стал скрывать, насколько он сконфужен собственным героем.

На первый взгляд, это забавно: апологию Обломова сочинил один из самых деловитых драматургов современности -- возглавляющий театр, руководящий сразу двумя фестивалями, пишущий сценарии для телесериалов и чувствующий себя в этом во всем до тошноты комфортабельно. Одним словом -- тот еще Штольц! В Александре Галибине тоже нетрудно распознать «штольцевскую закваску» -- работает как заводной, неуклонно повышая свой профессиональный рейтинг. Должно быть, именно поэтому во мхатовском спектакле Андрей Иванович Штольц (Олег Мазуров) -- антипод Обломова, «новый русский» образца 1859 года -- выведен беспросветным подлецом: в первые минуты обаятельным, под конец -- отвратительным.

Знают кошки, чье мясо съели. И им это мясо встало поперек горла.

Отсюда -- нарочитая резкость драматургического почерка и агрессивность режиссуры. Когда во втором действии Агафья Матвеевна (Марина Брусникина) начинает «опутывать» своего жильца Обломова (Алексей Агапов), она делает это самым буквальным образом: ходит по периметру сцены с мотком веревки -- здесь зацепит за крючок, там за шпенек, а то и зрителей попросит: подержите, пожалуйста. Все послушно помогают сплетать вокруг милого Обломова паутину -- неловко, но что же делать!

Отсюда -- подчеркнутая стилизованность «русского быта» и жесткость актерской игры, однотонной и прямолинейной. Идея чуждости, идея окончательной утраты врезана в плоть спектакля и подтверждена его качеством. На поминках по Обломову все мы -- чужие. Исправить это нельзя, но можно хотя бы усовеститься.

Впрочем, зачем я сказал, что чужие -- все. Есть слуга Захар, сыгранный Владимиром Кашпуром -- единственным актером, который в этом спектакле имеет право проявить душевною тонкость. Кашпур пользуется своим правом замечательно. Есть, должно быть, и другие «цельные люди».

Как им удается сохранить свою цельность -- а ... его знает.