Вчера жюри «Золотой маски-2003» уходило в ночное: обсуждать итоги, спорить, конфиденциально заполнять бюллетени и сдавать их счетной комиссии. Сегодня вечером результаты голосования будут обнародованы. Сами члены жюри лишь на закрытии фестиваля узнают, как их коллективный разум распределил премии: так положено по протоколу.

Думается, почти так оно и есть на самом деле. Коллективный разум «Золотой маски» уже не раз изумлял мир решениями, противными здравому смыслу. Члены жюри дивились им не меньше прочих: ах, маменька, какой реприманд неожиданный! Странностей и недоумений на «Золотой маске» хватало всегда, но лишь однажды дело запахло скандалом: в 1999 году все призы за драматические и кукольные спектакли достались москвичам и петербуржцам. Это было по-настоящему страшно. Провинциальный театр нельзя обносить наградами ни при каких обстоятельствах. Российская театральная общественность возмутится еще сильнее, чем политкорректное общество, в котором кто-то по нечаянности назвал негра негром. Жюри удержало ситуацию под контролем, срочно учредив Специальный (т.е. неизвестно за что вручаемый) приз и отдав его театру из Минусинска -- слабенькому, но старательному и, как говорят в народе, культурному. Трюк со Специальным призом был повторен на «Золотой маске-2002», когда провинциальным драмтеатрам вновь ничего не обломилось; по моим прикидкам, его должны применить и сейчас.

Спектакли, привезенные из Самары, Казани, Екатеринбурга и Омска -- общепризнанных театральных центров Волго-Иртышского междуречья, -- оказались, говоря без обиняков, слабее обычного. Дело не в слабостях игры или режиссуры, а скорее в пафосе существования. Судя по спектаклям, лучшие театры провинции пребывают сейчас в состоянии самодовольного спокойствия. На хрестоматийное «цель творчества -- самоотдача» они могли бы ответить еще боле хрестоматийным «Я знаю мощь мою: с меня довольно...». Действительно: мощь известна, известны и ее пределы. Работаем как умеем: и на большой сцене, и на малой, и на периметре поворотного круга -- нам ничто не в диковинку. Насмотрелись всякого, наигрались тоже по-всякому. «Воля к прорыву» дремлет: куда, зачем прорываться? Как говорил герой Венедикта Ерофеева: «Такое странное состояние... Ни-во-что-не-погруженность... ни-чем-не-взволнованность... ни-к-кому-не-расположенность... Короче, ощущаешь себя внутри благодати -- и все-таки совсем не там... ну... как во чреве мачехи...» («Вальпургиева ночь»).

В театральной игре все реже можно ощутить радость личной затраты, самое заразительное из художественных чувствований. Люди, одаренные и умеющие одарять этой радостью, не перевелись в нашем театре и, даст Бог, никогда не переведутся. Однако счет сейчас идет на единицы. Хуже того, опыт существования на провинциальной сцене постоянно ставит их перед вопросом: а стоит ли так раздариваться? Фестиваль -- как раз то место, которое должно подтвердить: да, если вам это дано -- непременно стоит. А если не дано -- какого лешего вы здесь делаете? Мастеровитость показываете -- эх, если б она еще была, эта самая мастеровитость...

Первым на московскую сцену вышел СамАрт с брехтовской «Мамашей Кураж». Героиню в этом спектакле играет чудесная актриса Роза Хайруллина: истовость сценических переживаний свойственна ей в высшей степени. В ней есть и залихватский задор, и глубина мироощущения, по своей сути трагического: мир устроен бесчестно, и это нельзя исправить. Роль мамаши Кураж -- с ее цинизмом, вовсе не напускным, но также с ее чувством ответственности и нарастающим чувством обреченности -- подходит актрисе почти идеально. Поначалу недоумеваешь: зачем умный и опытный режиссер Адольф Шапиро решил брехтовский сюжет в жанре трагической клоунады, зачем раскрасил актерские лица, зачем надел на мамашу Кураж и на ее дочь Катрин (Ольга Евдокимова) косматые парики, придуманные Юрием Хариковым? Неужели ему невдомек, что чрезмерная экстравагантность форм (такая знакомая, такая скучная экстравагантность!) попросту мешает актрисе наладить диалог с залом? Она сама в себя -- эдак размалеванную -- поверить не способна. Самому Адольфу Шапиро психологическая острота куда ближе, чем формальная (вспомним «Последних» в Театре п/р О. Табакова), -- так зачем же?..

А иначе нельзя. Приходится стеснять Хайруллину, чтобы прикрыть -- масками, вычурными костюмами, килограммами грима -- остальных. Тех, которые затрачиваться не хотят и не умеют. Предложи им поддержать игру Хайруллиной -- спектакль превратится в гейзер фальши. Приходится строить действие по принципу «отдай мяч Васе!». На случай, если вы забыли старый анекдот, напоминаю: тренер ругает ватерполиста: «Почему ты не отдал мяч Васе?» -- «Да я ж сам забил!..» -- «Ты-то забил, а Вася утонул...»

Принцип «отдай мяч Васе!» -- основа ансамблевой игры в провинциальном театре. Пренебрегать им для режиссера попросту опасно: актеры его возненавидят и вложат в эту ненависть всю ту энергию, которую не умеют тратить на сцене.

Очень остроумно вышел из положения Вячеслав Кокорин, нынешний главреж Екатеринбургского ТЮЗа, который инсценировал, поставил и привез на фестиваль «Каштанку». Чеховскую собачку он сделал полноценной лирической героиней: мир предстает таким, каким он видится «с собачьей точки зрения». Люди в этом мире существуют на правах всесильных, но далеких и непонятных богов -- внимание же сосредотачивается на тех, кто ясен и близок. Вот Гусь, вот Кот: их роли решаются с куда большей подробностью и изобретательностью, чем роли людей. Вообще-то «показывать животных» актеры учатся на втором курсе: это дело несложное. Одна хорошая актриса -- молодая, бойкая, азартная -- у Кокорина есть: ее зовут Наталья Кузнецова, и она, естественно, играет Каштанку. Играет очень мило, а когда начинает отплясывать польку Большой Собачьей Радости, совершенно невозможно не заулыбаться. Одна хорошая актриса, одна небанальная постановочная идея -- и этого вполне достаточно, чтобы претендовать на статус лучшего спектакля России. Как ни печально, этого сейчас и впрямь достаточно.

Можно ограничиться и меньшим -- одним хорошо поставленным актом. Ставя в Казанском ТЮЗе пьесу Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», Георгий Цхвирава словно бы очень долго не мог найти в ней ничего захватывающего: третье действие в его спектакле -- энергичное, остроумное, полное юмора -- можно с удовольствием смотреть и подробно хвалить. Два предыдущие достаточно было бы прослушать: жесты актеров лишь иллюстрирует реплики драматурга.

Можно ограничиться еще меньшим: благими намерениями. Режиссер Сергей Стеблюк взял пьесу Нины Садур «Брат Чичиков» (ту самую, по которой в «Ленкоме» сделан спектакль «Мистификация»), отнесся к ней с глубокой серьезностью и поставил в Омской академдраме. Этот театр издавна любит решать мировые проблемы в крупномасштабных формах. Притча о гибели России, написанная со всеми фирменными садуровскими заморочками, вряд ли так уж пришлась труппе по вкусу, но она соответствовала репутации «серьезного театра». Режиссера, собственно, затем и позвали: всемерно укреплять и поддерживать данную репутацию -- и Стеблюк не подкачал. Более степенной, вальяжной игры в «бесовщину» мне видеть не доводилось и, надеюсь, не доведется впредь. Если кого и стоит выделить в спектакле омского театра, то не лидеров труппы (Евгений Смирнов -- Плюшкин, Валерия Прокоп -- Коробочка), а бритоголовых студентов, играющих мелкую бессловесную нечисть. Они старательны, и им дорога каждая секунда, проведенная на сцене. В провинциальном театре это -- редкостное достоинство.

Впрочем, что я заладил: провинциальный, провинциальный... Нет у нас такого понятия. Есть московские театры, есть питерские, а все остальные -- просто «российские». Москва, как всем известно, это не Россия, а Петербург тем более. То есть именно те театры, которые я ошибочно называл провинциальными, являются «российскими» в самом полном и самом важном смысле этого слова. Российскими с большой буквы. Российскими от гардероба до колосников. Кто их не уважает -- тот свое Отечество не уважает.

А кто тут у нас не уважает наше Отечество? Кого мы сейчас поучим Родину любить? Еще как поучим -- и в Москве, и в Питере, и в Омске, и в Самаре...