Воспоминаний о Леониде Губанове (1946--1983) насочиняли предостаточно. Кто же из представителей культурного сообщества хоть краем уха не слышал про нашего советского Рембо, основателя Самого Молодого Общества Гениев, неистового буяна и стихотворца, что, пройдя по всем кругам богемно-гэбэшно-алкогольно-психушечного ада, в тридцать семь лет -- все как положено! -- отбыл в иные миры. Вот и в книге «Я сослан к Музе на галеры...» страниц двадцать отведено под «джентльменский набор» -- с портвейном, полицейским произволом, недугами и срывами, большими надеждами, цензурой, историей глумливого погрома, учиненного над теми единственными восемью строками, которые поэт увидел напечатанными. И со всякими пафосными словесами, в разговорах о погубленных гениях столь же обязательными, как формулировка «политически грамотен, морально устойчив» в партийно-профсоюзной характеристике. «Есть мнение, что он (Губанов. -- А.Н.) -- лучший русский поэт второй половины ХХ века», -- сообщается в «как бы вступительной статье» (страница пустых равнодушных слов). Есть мнение... -- оборотец стоит Поэзии священного безумия (заголовок отписочной заметульки) и скуловоротной Воландовой мудрости о рукописях, которые, дескать, не горят (куда ж без нее). Сразу видно: большой писатель пишет, не критик какой-нибудь. Рукописи отлично горят -- не говоря уж о том, что не читаются, не рецензируются и не возвращаются.

Дьявол, дьявол, не заботься обо мне,/ Дьявол, дьявол, мои яблоки в вине./ Дьявол, дьявол, мои губы у свечи,/ Дьявол, дьявол, мои щеки горячи./ И болезненная жадность той страны,/ Где по лесенкам белеют стукачи,/ Продают автопортреты сатаны,/ Все стихи мои на память заучив.

В одном Губанов ошибся -- стихи не заучили. Удовлетворились «мнением» -- так, вероятно, автопортретами торговать легче. Интересно, где же были обладатели этого самого «мнения» -- вполне справедливого, но в их устах лишенного и намека на живой смысл, -- где были все вдохновенные мемуаристы, летописцы трагического карнавала, слагатели легенд о загубленном гении, адепты священного безумия, где были они последние десять лет? (Про советскую ночь не спрашиваю. Хотя уже про щедрую на «открытие шлюзов» и «восстановление справедливости» перестройку, что грянула через пару лет после кончины Губанова, наверное, поинтересоваться не грех.) Ни одной полноценной книги, ни одного связного рассказа о жизни поэта... Ох, как же невероятно повезло Венедикту Ерофееву, который при жизни сумел «прозвучать» и за пределами хмельных арткомпашек, «цену» приобрел без посторонней помощи. Не обольсти Веничка интеллигенцию привычным (внешне! внешне!) застольным ерничеством, не разлетись рыдающая железнодорожная поэма тысячами самиздатских листочков, имели бы мы сейчас «губановский результат», а не «культового героя» с «перспективным проектом».

Скажут, что теперь-то все хорошо. Что справедливость восторжествовала. Что мы -- стоит только руку к полке протянуть -- можем «ознакомиться» с полновесным (700 страниц) сводом губановской поэзии. Что «есть мнение». Вот-вот, как раз об этом и речь. Знаю, я банален, как смертельно раненный,/ в вашем балагане для меня нет места,/ души разворованы, все сердца украдены,/ в сатанинских масках все мои невесты./ Неужели нужен мне лишь кусочек мяса,/ чтобы согревал, называл по имени?/ Ненавижу вас я, словно нищих касса,/ теребят на свет только глазки синие./ Да я выпил все -- и вас, извините,/ пропустил тройным одеколоном с ваточкой.../ Не хотите купить тот вытрезвитель,/ чтобы завладеть моей фотокарточкой?

Пишу и понимаю: так викторию не торжествуют, а гения не встречают. И разве не благодарен я вдове поэта, составившей книгу «Я сослан к Музе на галеры...», всем, кто помогал ей в работе, издательству «Время»? Разве -- в конце-то концов -- стихи не выше любого литературного быта, хоть советского, хоть постсоветского? Благодарен, и очень. Стихи -- выше. И даже в вынужденной хаотичности издания, где большая часть публикаций идет без каких-либо датировок, можно отыскать свои плюсы. (Что-что, а перекрещивать беду в достоинство мы умеем. Не хуже, чем порося в карася.) Да, океаническая мощь Губанова живет не в строке, строфе или отдельном стихотворении, но в их неудержимом общем клокотании. Да, целое тут доминирует над любой частностью, а определенность главных душевных тем, как и преизбыток «голосов» и «красок», ощущается буквально всегда. Да, «эволюция» Губанова -- вопрос, скажем аккуратно, спорный, а «переливчатость» его поэтического мира (всегда импровизационного и всегда неоконченного) сопоставима только с хлебниковской. «Не так уж важно», в каком порядке идут стихи, -- ведь они не идут, а словно пребывают в вечном становлении. Всегда рождающиеся сейчас, прекрасные и осмысленно «неотделанные». Прав Юрий Кублановский, говоря о том, что в поэзии Губанова бессмысленно «выискивать лучшие строки, раздражаться на худшие». Лучшие -- все. Свои -- тоже все. При лезущей в глаза «литературности» Губанова: оглядок на Лермонтова, Хлебникова, Есенина, Цветаеву, Маяковского, Пастернака, Мандельштама просто не счесть. И наготове два противоречащих друг другу, но равно комфортных объяснения-извинения. Во-первых, уж теперь-то, когда почин положен, как-нибудь разберемся с рукописями, хронологией и всякими там «контекстами». (Вопрос: кто? И еще: почему мы -- после стольких упущенных лет -- так уж в грядущих свершениях уверены?) Во-вторых, да разве можно вгонять гения в какие-то научные рамки -- и так хорош!

Можно и нужно. История и филология -- в отличие от легенд, сплетен и славословий -- напоминают о незыблемой скале ценностей. Подумать страшно, что произойдет с когортой многославных стихотворцев второй половины ХХ века, когда поэзия Губанова выйдет на вольный свет. (Касается это не только «плохих и одинаковых», но и «хороших и разных».) Без освобождающего встречного движения -- читательского, научного, поэтического -- Губанов остается «мемуарным предметом». То есть по-прежнему задыхается -- как задыхался при жизни. Страстно любя жизнь, Россию, поэзию, ощущая в себе богатырскую мощь и избранничество, зная великий восторг творчества и удачи -- все равно задыхался.

Неужели опять опрокинет Иуда,/ Как бокалы с кагором чужие слова,/ Неужели опять между светом и блудом/ Забинтованных женщин пойду целовать?! // Неужели опять одиночества ради/ На рубашки порву я свою простыню?/ Обрасту, как монах, и умру в Ленинграде/ И на мраморной туче всю ночь простою?!/ Нет, нет, нет,/ невдомек оловянному принцу,/ Что не олово -- грустную голову лью/ И пою, как поют все небесные птицы,/ Наизусть затвердившие Биб-ли-ю.

Презентация книги «Я сослан к Музе на галеры...» состоится завтра в Центральном Доме работников искусств. Начало в 18.30