Сегодняшние парламентские слушания в Государственной думе обещают стать самыми бурными в текущей осенней сессии. Количество желающих выступить или хотя бы присутствовать на обсуждении Стратегии развития образования уже больше чем вдвое превышает физические возможности Большого зала здания на Охотном ряду. Что в принципе неудивительно: обсуждается документ, который определит государственную политику России в сфере образования по меньшей мере на ближайшее десятилетие. Почти все политические партии сегодня провозгласили образование одним из своих основных приоритетов и намерены каждая по-своему влиять на ход его реформирования. О том, какие положения Стратегии могут вызвать наиболее ожесточенные споры, корреспонденту газеты «Время новостей» Олегу ВОЛКОВУ рассказывает первый министр образования демократической России Эдуард ДНЕПРОВ.

-- Эдуард Дмитриевич, как по-вашему, почему вдруг все политики стали проявлять к образованию повышенный интерес? Коммунисты, Явлинский, «Союз правых сил» -- все записали многострадальное образование в число своих приоритетов.

-- Совсем не «вдруг». На прошлых выборах, в 1996 году, все партии «отработали» по образованию -- в том смысле, что были опубликованы программы их намерений в этой сфере. Во время последних выборов действительно внятная программа была только у «Яблока», которое стало рассматривать учительство как свой электорат. А уже после парламентских выборов начались подвижки в «Союзе правых сил». Велись разговоры с Ириной Хакамадой о возможности назначения ее министром образования. Представители либерального крыла педагогического сообщества много работали с лидерами СПС. И уже в конце весны Кириенко заявил о приоритетности образования.

-- Реформа образования конца 80-х, одним из идеологов которой вы были, стала одним из первых ощутимых изменений в нашей стране. Новый всплеск интереса к этой теме означает, что в России наступают новые времена. Или о переменах в образовании заговорили потому, что стало окончательно ясно: дальше так жить уже нельзя?

-- Есть два базовых закона, с которых началась российская демократия: об образовании и о печати. И образовательная реформа действительно в значительной мере опережала демократические процессы в обществе. Но тогда мы решали в первую очередь идеологические задачи -- прорыв из тоталитарной идеологии к гражданскому обществу. Сейчас идеология несколько отошла на второй план. Преобладают в основном социально-экономические причины. Реформированием образования заставляет заниматься проблема выживания страны, выпадающей из сферы конкурентоспособности, теряющей кадровый потенциал.

Но сегодня мы говорим не о реформировании, а о модернизации российского образования. Это понятие появилось в том числе и по социально-психологическим причинам -- у народа изжога на само слово «реформы». Модернизация как бы спокойнее и более соответствует реальности.

-- И все же, с чего бы власти сегодня интересоваться вечно «остаточным» образованием?

-- Модернизация безусловно инициирована не от хорошей жизни. Но нельзя и не видеть, что за этим стоят серьезные политические мотивы. Прав был классик, когда говорил, что школа без политики -- это ложь и лицемерие. Общеизвестно, что школа такова, каково общество. Ибо мы живем так, как учимся, а учимся так, как хотим жить. Вот, кстати, большевики в отличие от нынешней власти это прекрасно понимали. «Хочешь взять общество -- возьми школу», -- говорили они. Не случайно Иосиф Виссарионович лично в 30-х годах руководил отделом школ ЦК.

-- После распада СССР власти России уделяли школе больше внимания?

-- Уникальность той реформы в том, что она рождалась снизу, на волне перестройки. Повторяю, нам нужно было преодолеть идеологию тоталитаризма. Мы, грубо говоря, изнасиловали власть, заставили ее обратить внимание на образование. И смогли довольно много сделать в экономической и социальной сферах. Мы в 1991 году добились того, что образовательный бюджет был увеличен вдвое. Ельцин подписал указ о повышении зарплаты учителям на 40%.

В 1992 году, когда был принят закон об образовании, идеологический прорыв был юридически закреплен. Но до технологической стороны, к сожалению, не дошли руки. А потом власть все меньше стала интересоваться образованием. И бюджет стал сокращаться. С 5,9% ВВП начала 90-х он упал до 3,2%. Более того, в феврале 1995 года правительство урезало надбавочные коэффициенты. Учитель стал получать на 20--25% меньше. Потом пошли невыплаты, наслоились долги, и мы получили пик 1997 года -- 92,7% забастовок по стране были «учительскими».

-- То есть реформа в тот момент и кончилась?

-- Гораздо раньше. После того как мы миновали вулканический этап, предполагался спокойный, эволюционный, технологический этап. Но он не состоялся. А состоялся бюрократический реванш.

Попытка продолжить реформу была предпринята в 1997 году. Команда, в которую входил и нынешний автор Стратегии ректор высшей школы экономики Ярослав Кузьминов, начала разрабатывать организационно-экономическую реформу образования. Но два обстоятельства ее сгубили. Во-первых, реформу пытались навязать сверху, совершенно не учитывая, что творится в стране. Это же был пик задолженности по зарплате -- 9,3 триллиона рублей. Забастовки, повсеместный протест. В этой ситуации говорить учителю про реформы просто бессмысленно. Во-вторых, сказался экономический большевизм ее авторов. В подкорке у всех лежало одно: сокращение расходов, любой ценой сэкономить. Ну и вынесли эту реформу вперед ногами.

-- В основе сегодняшней Стратегии опять лежит экономика.

-- Да, но речь идет об увеличении расходов. Уже в 2001 году федеральный бюджет на образование будет повышен на 40%.

-- Государство обещает вкладывать деньги в образование, но только если это будет делать также общество.

-- Экономический смысл реформы таков. Государство не ставит задачи экономить. Но ставит условие. Государство готово платить и даже увеличивать расходы на образование, если само образование начнет меняться. Из 226 млрд образовательных денег 80% тратятся на зарплату учителей. Но до школ деньги не доходят. Потому что по-прежнему дотации регионам идут в виде слепых трансфертов, которыми по закону распоряжаются губернаторы.

Поэтому одна из ключевых идей -- замена трансфертов целевыми субвенциями. Необходимо легализовать и частные средства, которые сейчас идут на взятки и репетиторство в вузах. Это порядка 1 млрд долларов. В то время как весь бюджет профессионального образования -- 1,3 млрд. Для этого предполагается введение государственных именных финансовых обязательств, установление налоговых льгот для тех, кто тратит деньги на образование детей, введение единого государственного экзамена по окончании средней школы.

Я соглашусь с тем, что в Стратегии просматривается некий технократизм, свойственный многим нашим реформаторам. Но в то же время в ней есть и социальная составляющая. Причем это не вздохи и слезы по поводу расслоения общества. А реальные механизмы адресной помощи малообеспеченным семьям.

-- Но вы ведь не со всем в правительственной Стратегии согласны?

-- Да, я считаю, что в программе модернизации есть три очень серьезные ошибки.

Главная -- учитель себя там не видит. Мои коллеги удивляются тому, что общество более благосклонно относится к программе модернизации, чем образовательная среда. Они видят причину в недостатке информированности, в плохой разъяснительной работе. Я считаю, что это поверхностный взгляд. Это оглупление учителя. Учитель четко видит, что ему ничего серьезного и конкретного программа не несет. О зарплате написано расплывчато: повышение в 1,5--2 раза. Но когда? И за счет чего это произойдет?

Правительство должно понять: или оно и дальше будет втаптывать учительство в протестный электорат, или оно будет пытаться делать из него средний класс.

Во-вторых, правительство уже как бы одобрило Стратегию и даже выпустило специальное распоряжение, в котором речь идет о необходимости софинансирования родителями обучения детей в лицеях и гимназиях. Но сегодня рано требовать софинансирования. Наоборот, нужно давать пособия детям из малообеспеченных семей, чтобы они могли учиться в образовательных учреждениях продвинутого уровня. И уже есть соответствующие поправки к закону об образовании.

И наконец последнее: отголоски все того же экономического большевизма. С 1997 года у команды Кузьминова осталась идея узаконить понятие «образовательная организация» вместо «образовательное учреждение». В чем разница? У образовательной организации есть право собственности. И им говорили и в 1997 году, и сейчас говорят: ребята, это же приватизация.

Зачем сегодня этот радикализм. Ведь авторы Стратегии сами признают, что это нужно от силы десятку вузов. Одной-двум школам. Зачем же с этим выходить на широкое обсуждение? Чтобы еще раз получить отлуп и похоронить заодно все остальное?

-- То есть вы оцениваете Стратегию исключительно с позиции тактики: пройдет она Думу или не пройдет?

-- Я оцениваю прежде всего с позиции интересов общества. И уже потом как политик оцениваю с позиции реальности прохождения закона.

Коммунисты уже ухватились за все недостатки, о которых я говорю. Полного разгрома на слушаниях не будет, но они могут вместе с другими противниками Стратегии из Союза ректоров и Академии образования постараться дискредитировать этот документ. И все же, я думаю, будет принято паллиативное решение. Все согласятся на эксперимент.