Программа Мариинского фестиваля предлагала следующее деление вечера «Темы и вариации классического балета» -- вариации на романтическую тему, на славянскую и на испанскую. Но на самом деле тем было две, и к заявленной программе они отношения не имели. Или почти не имели. Хотя каждую из них можно было назвать и романтической, и славянской.

Вот, взгляните: первое отделение. Падекатр Долина-Перро, па-де-де из «Фестиваля цветов в Дженцано», «Качуча» из балета «Хромой бес», па-де-де из балета «Бабочка» и па-де-сис из «Маркитантки». Ничего не удивляет? А если напомнить, что последние три штучки -- не «наследие», передававшееся из ног в ноги, а стилизации Пьера Лакотта? То есть долинский падекатр тоже сделан не в 1845-м, разумеется, но этой игрушке англичанина, взявшего русскую фамилию, сочинившего маленький балет и приклеившего к нему чужую легенду о сборе четырех великих балерин, уже за шестьдесят, все как-то привыкли. А у Пьера Лакотта только что осыпалась с фестивальной афиши «Ундина», на постановку которой он был приглашен, и люди театра лишь по-чеширски улыбаются на вопрос, когда будет премьера и будет ли вообще. Улыбаются и исчезают. В этой ситуации три работы, сделанные двадцать лет назад, кажутся то ли рекламой все-таки готовящего спектакль хореографа (а он здесь и ведет репетиции, что опять-таки ничего не значит, -- бывало, что постановщики долго присутствовали в театре, а премьера так и не выходила), то ли подготовкой извинения: ну что-то из ваших работ мы все-таки показали.

При этом во втором («славянском») отделении оказывается большой и внятно сделанный фрагмент из «Коппелии», реконструированной в Новосибирске Сергеем Вихаревым (прошлогодняя гастроль сибиряков в Москве с этим спектаклем была абсолютно триумфальной, и поклонники спектакля начали мечтать о возрождении дивной игрушки Петипа и в Мариинке). Вихарев, как известно, главный оппонент Лакотта в споре о методах восстановления старых спектаклей: тут в атаку на лакоттовскую стилизацию идет научная реконструкция. То есть звучит мотив несомненно романтический: поединок двух творцов, отстаивающих свои способы сражения со временем, убившим (как «Дочь фараона») или ранившим (как «Баядерку») старые спектакли. И заодно -- мотив отечественный, славянский: девиз «разделяй и властвуй» хорошо звучит по-русски. Счастливо начальство, что может столкнуть лбами такие величины. Если же еще учесть, что в третьем отделении шарахнуло давно числящееся в репертуаре, возобновленное еще Петром Гусевым, но появляющееся на сцене крайне редко гран-па из не сохранившейся полностью «Пахиты» (которую пару лет назад сочинил заново для Парижской оперы Пьер Лакотт), -- то главная идея вечера может прозвучать довольно надменно: драгоценностей у нас не счесть -- есть из чего выбирать.

А главное -- есть кому носить. И это вторая не обозначенная в афише тема вечера. Всю эту идеологическую балетную смуту воспроизводят ногами артисты разных поколений. Вот порхает «Бабочкой» Жанна Аюпова -- балерина вполне взрослая, но театром все еще недооцененная, а мелочевку движений она прописывает с сильфидной легкостью. А вот в «Фестивале» вылетает на сцену вчерашняя школьница Евгения Образцова -- и добротный бурнонвилевский текст проговаривается ею с таким неосознанно-бесшабашным сиянием, что остается только вспомнить Наташу Ростову на первом балу («Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив, и не верит в возможность зла, несчастия и горя»). И в гран-па «Пахиты», обозначенной в программе под рубрикой «вариации на испанскую тему», где торжественно и величаво поднимает себя в воздух французская этуаль Аньез Летестю (все этапы прыжка -- как на съемке для образцового учебника), ритм вдруг задает не ее выход, а вариации петербургских балерин: округлость линий танца Ирины Желонкиной (вариация -- как презентация достоинства вагановской школы), опасное лукавство Дарьи Павленко (вагановский артистизм), острые акценты Екатерины Осмолкиной (вагановская смелость). И взгляд на все это богатство (и в мужском варианте тоже -- отлично воспроизводит вариацию Жан-Гийом Барр, но в мальчишески-запальчивом танце Леонида Сарафанова сияет обещание такого премьерского будущего!) реконструирует в душе балетного критика древний и совсем не стыдный патриотизм.