«Драгоценности» в центр программы Мариинского фестиваля поставлены не случайно. Все просчитано. Ахнет питерский балетоман при виде московского гастролера, разнежится после английской «Жизели» -- вот тут и возникнет балет, словно специально Джорджем Баланчиным для таких случаев придуманный. Методично напоминающий иерархию. Составлен он из трех частей, каждая часть вполне самостоятельна (во многих театрах мира так и идет один балет из трилогии, лишь Мариинка три года назад впервые после New York City Ballet собрала их вместе), и каждая часть -- дань одной школе, одному образу танца. «Изумруды» на музыку «Пеллеаса и Мелизанды» и «Шейлока» Габриэля Форе -- воспоминания о Франции, где балет родился, «Рубины», сложенные на «Каприччио» Стравинского -- приношение Америке, где балет был создан Баланчиным, и «Бриллианты» на музыку Третьей симфонии Чайковского -- парад русского балета. Фокус в том, что, стилизуя вечную свою манеру под галантные танцы зеленой Франции и расставляя острые акценты в пластике темно-алых «американцев», Баланчин выдает белоснежным «русским» танцы столь торжественные и изощренные, что соревнования стилей не получается: за давнюю свою родину играет хореограф. Финальный вздох балетомана «наши лучше всех» спектаклю обеспечен.

Но Мариинка не ищет легких путей и в поддавки не играет. Потому в программу феста были поставлены не просто «Драгоценности», но «Драгоценности», распределенные между артистами, для которых чужой стиль чужим вовсе не является. Станцевать «Изумруды» были приглашены солисты Парижской оперы, а «Рубины» -- балерины New York City Ballet. То есть Дарье Павленко и Даниле Корсунцеву, вышедшим в «Бриллиантах», была предоставлена неизбежная честь отвечать за весь русский балет.

Корсунцев очень старался, но не сумел (отмахивая большие прыжки, он напрочь забывал про стиль и казался внедорожником, таранящим витрину ювелирного магазина). Павленко -- ответила. Надо сказать, что этот фестиваль, на афише финального гала-концерта которого стоит посвящение Рудольфу Нурееву, уже может быть посвящен Дарье Павленко: два отличных спектакля за неделю (тем более таких разностильных и сложных, как «Баядерка» и «Бриллианты») -- уровень звезды. В «Бриллиантах» она умудрялась быть торжественной и гибкой одновременно, руки «пели», а ноги кропотливо проговаривали текст. По сцене вышагивала принцесса, в памяти рук которой несомненно присутствовал Лебедь.

Успех Павленко был тем важней, что ровно перед ней выступали американцы. Начинавшие спектакль два дуэта французов (Летиция Пюжоль и Карл Пакетт, Элеонора Аббаньято и Ян Бридар) оставили впечатление, как Лувр на нового русского: бедненько, зато чистенько. Хореография «Изумрудов» невыигрышна на первый взгляд: такое нежное плетение, никаких рекордных трюков. Но дело ровно в том, что балет начинает звучать лишь тогда, когда плетется ансамбль: а все точнехонькие, чистенькие, внятненькие французы были на сцене -- каждый сам по себе.

Когда же вышли американцы, стало ясно, почему страна, еще в начале ХХ века бывшая глухой балетной провинцией (чесы по Америке были столь же выгодны и столь же малозначимы в художественном смысле, как теперь -- гастроли по Китаю), так многое определила в балетном двадцатом веке. Дело прежде всего в бесстрашии. Плотный, маленький, с головой, вжатой в квадратные плечи (у нас даже «в шутах» не выпустили бы по физическим кондициям), Джок Сото отрабатывал виртуозную партию без комплексов и без усилий. А две длинноногие и резкие балерины -- Венди Вилан и Мария Ковроски -- швыряли в зал залпы стравинского сарказма: там, где наши старались во что бы то ни стало закруглить линию, американки не боялись обозначить острый акцент. Их танец был похож на петергофские шутихи -- такая выплеснутая фонтаном музыка, умная, насмешливая, виртуозная и слегка опасная.

Этот вечер собранных по миру «Драгоценностей» объяснил еще одну вещь в новейшей балетной истории: а именно почему очередной подъем Мариинки начался с постановок Баланчина. Почему не французский миф танцовщика-виртуоза, а миф решительно американский, миф идеолога-творца стал стимулом к возрождению театра десять лет назад. В нем было просто больше энергии. И пусть в нынешней Мариинке идеологами оказываются не балетмейстеры, а просчитывающие политику начальники (неизвестно, в какой пропорции делить лавры между директором балета Махаром Вазиевым и его помощником по репертуару Павлом Гершензоном), -- эта энергия посоревнуется с энергией не петергофского фонтана, но Днепрогэса. Что и позволяет запустить столь нешуточное дело, как Мариинский фестиваль.