В двадцать четыре года, в декабре 1997-го, Николай Цискаридзе из категории талантливых молодых солистов перешел в ранг первого танцовщика страны. Среди балетных фанатов возникла партия «никоманов» и «никоманок», почитающих мальчика-совершенство. Произошло это после первого выступления в «Баядерке»: в версии Юрия Григоровича он вылетел на сцену не охотником с луком за плечом, но собственно стрелой. Тогда (и с тех пор пару раз в год на сцене Большого) весь спектакль загоняется в дикий ритм существования Цискаридзе на сцене; его Солор ни секунды не знает покоя. При первом свидании тащит возлюбленную за собой, а изменив, в сцене свадебного торжества не может усидеть рядом с царственной невестой, вскакивает, смотрит только на брошенную баядерку. Сцена «теней», сцена свидания с уже погибшей героиней, описывается только в терминах природных, метеорологических: смерчи воздушных вращений сменяются шквальными порывами пробегов, а смерть героя -- утихомиривание, засыпание измученного ветра.

Все это, весь свой золотой багаж, Цискаридзе в Мариинку не взял.

Восстановленная Сергеем Вихаревым «Баядерка» существует в ином ритме. Ритме солнца, а не ветра, скажем так. Солнца полуденного, индийского. (Несмотря на чрезвычайную условность балетной Индии -- Петипа было начхать на достоверность: он знал, что у индийцев не было портрета как жанра, но портрет понадобился по сюжету, -- и был водружен на стену дворца раджи.). Это сияющий ритм большого балета позапрошлого века, разворачивающего шествия, выстраивающего фантастической красоты перспективные декорации и полагающего, что партия балерины в спектакле всегда главная. Достаточно сказать, что в первых двух актах герой не танцует вовсе. Собственно, и в двух последних его партия должна была быть беднее, но тут сработал компромисс, на который пошел постановщик еще в прошлом году: в реконструированном спектакле остались танцы, сочиненные для себя Вахтангом Чабукиани.

Тут надо отвлечься от Мариинского фестиваля -- он пройдет, а «Баядерка» останется.

В прошлом мае на спешной премьере спектакль производил странное впечатление. Кордебалет недоучил текст, часть костюмов была недоделана, храм в финале не хотел разрушаться, и, главное, более поздние вставки торчали в тексте металлическими спицами из живой плоти. Теперь что-то из вставок исчезло (как вариация Золотого божка), а что-то вдруг вросло и кажется вполне органичным. Спектакль задышал и заработал. И к театру теперь единственная претензия: а нельзя было сначала все довести до ума, а потом выпустить премьеру?

Но вернемся к «Баядерке» фестивальной.

Цискаридзе почувствовал солнечный ритм спектакля кожей -- или тем шестым чувством, что и создает настоящего артиста. Можно было ожидать, что столь летучий танцовщик первые два акта пробросит, как скучную повинность перед танцами, -- а вот нетушки. Масштаб жеста, ощущение абсолютной вписанности артиста в пространство -- ничего лишнего, ничего недостающего. Он был созвучен грандиозным декорациям, они предназначались для него. Он предъявлял радже дохлого тигра, упруго покачивающего лапами. Горделиво путешествовал на массивном слоне. И -- музыкальнейше чувствовал партнерш. (В роли баядерки -- Дарья Павленко, восходящая звезда Мариинки, за год заметно прибавившая в технике и в понимании роли, и еще более юное дарование -- Екатерина Осмолкина в роли дочери раджи.) Разумность поведения на сцене -- не сухая рациональность, но сдержанность, порожденная самоконтролем, -- вот что появилось у Цискаридзе. В сцене «Теней», где Солор кинулся по кругу, все будто забылось, и в азарте артист насажал технических ошибок. Но затем стало ясно, что это не более чем воспоминание о прошлом. В танцах последнего акта он был практически безупречен.

Мальчик-совершенство вырос и стал мудр. И, смиренно приняв правила чужой игры, сумел в этой игре победить.